Рассказчица: Алёна Вадимовна Ступакова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 24 августа 2022 года.

«Абсолютно дореволюционная старушка»

Расскажите о том, где вы родились, об обстоятельствах, которые сохранились в памяти, связанные с моментом вашего рождения.

Я родилась в Коломне 70 с небольшим лет назад. Всю жизнь прожила здесь, живу и надеюсь ещё пожить.

Знаю, что я родилась в роддоме на ул. Комсомольской. У нас было два роддома в Коломне. На Комсомольской был лучший, сюда рожать приезжали из окрестных городов. И был ещё у «Сада дворца», почему-то он был на плохом счету, почему – не знаю. Знаю, что роды у мамы принимал врач – заведующий родильным домом. Всё было, слава Богу, нормально. Из роддома меня принесли туда, где я жила до 1959, можно сказать, до 60-го года. Это дом на улице Октябрьской Революции. Он располагался территориально напротив теперешнего административного здания, прямо напротив. Дом на тот момент был под номером 24. Тогда нумерация шла от поворота с Кировского шоссе на улицу Октябрьской Революции. А в середине 50-х, по-моему, в 1955 году нумерацию сменили, и номер дома стал 264. На всю жизнь я эти цифры запомнила.

Когда я кому-то говорю: «Это был двухэтажный дом, но это не наш был дом, мы занимали второй этаж», – мне говорят: «Как же хорошо!». Нет, всё совсем не хорошо. Дом был хозяйский. И я только сейчас начинаю понимать, почему так было. Хозяйка жила на первом этаже, вернее, это был полуподвальный этаж. Окна вровень с асфальтом. Ужасно! Мне было лет пять, когда я туда в первый раз вошла: полный мрак, затхлый воздух… Хозяйка рождения 1876 года. Вот представьте (а это середина 1950-х): старушка, но от неё впечатления на всю жизнь. Потом я таких старушек видела в фильмах про дореволюционную Россию. Длинная, в складках чёрная юбка и сверху чёрный же салоп (это мне бабушка сказала, что это салоп на ней). Длинные рукава. По рукавам чёрные кружева, закрывающие запястья. У горловины тоже чёрные кружева, и на голове чепчик. Абсолютно дореволюционная старушка. Это и была хозяйка дома.

Сначала с ней жила её сестра. Я её тоже помню – она однажды была у нас во дворе. Та была ещё старше. В силу возраста, естественно, я видела её один раз. Ещё с этой хозяйкой жила, как я понимаю, прислуга. Тоже старая женщина. Я захватила с собой листочек, на котором мой дедушка написал, кто проживал в этом доме, дату рождения той женщины можно уточнить.

И вот они жили вдвоём. Хозяйку звали Марфа Максимовна Комарова. И помощница – я уверена, что это прислуга, которая обслуживал её от и до. Марфа не выходила практически никогда. Второй раз, когда я её видела, она вышла во двор, и у неё был вид – день был солнечный, – как будто крот вылез из норы. Она не понимает, что вокруг: яркое солнце, а она десятилетиями в норе, в подвале своего дома прожила. Стёкла изнутри, наверное, мылись, а снаружи, если и мыла их Татьяна, помощница, они всё время заляпанными были. В таких чудовищных условиях жила богатая женщина. Она была очень богатая, потому что до революции этот дом принадлежал ей.

Помимо дома огромная территория была под огородом и садом. Огород и сад сохранились в то время, за ними ухаживал племянник этой женщины. По сути дела, там была целая плантация, он там работал, выращивал много чего, возил в Москву продавать, а вырученными деньгами он делился со своей тёткой. Так что она была очень обеспеченной особой, но жила – врагу не пожелаешь. Она всё время жила в этом мраке.

Наша семья занимала второй этаж. Жилой была только передняя часть дома ― окна выходили на улицу Октябрьской Революции. Задняя часть дома на тот момент, когда я уже там появилась, была нежилой. В передней части дома была печка, хорошая, выложенная изразцами, для обогрева. В задней части дома была русская печка с лежанкой. Дом был очень старый, построенный, даже не в середине XIX века, а раньше. Низ был каменный, а верх деревянный. Хозяйка запретила пользоваться той печкой, потому что она боялась пожара. Она не разрешала ничего делать в доме: «Живите, но никакой реорганизации, никакого ремонта». Они жили там, мои дедушка с бабушкой и она сама, без электричества практически до 1950-х годов. Дом частный, не коммунальный, на улице электрические столбы стоят, в соседних домах электричество. А Марфа боялась пожара. Только в конце 1940-х, когда моя тётя, которая тоже с нами жила, вышла замуж за человека, который хорошо разбирался в электричестве, управлялся с ним, он уже сам лично провёл электричество в дом. До этого они жили со свечами. Столичная область, город не совсем плохой, центральная улица – и они при свечах!

Других удобств не было. Всё во дворе. За водой – на бассейку, она была через дорогу, на улице Пионерской, там остатки сквера, в этом сквере стояла бассейка, туда моя бабушка ежедневно раз по пять ходила с вёдрами. Она 1892 года рождения. В 1950-е ей 60 с гаком уже было. И вот она ходила с коромыслом, два ведра на коромысле. Меня рано стали приучать к труду – я ходила с ней лет с трёх. Мне купили ведёрочко полуторалитровое, красивое, с картиночкой (по-моему, там бабочка была). И вот бабушка идёт с вёдрами, я иду с одним ведёрком полтора литра… в общем-то, тяжело. Потом мама решила, что мало, и я ходила уже с двумя вёдрами, три литра воды – это было уже трудновато. Но помогала!

Никакого газа, конечно. Готовили на керосинке, на керогазе. В конце 1950-х опять-таки муж тёти соорудил сам электрическую плитку, на ней готовили. Но плитка была такая, что я с ней однажды чуть не сгорела. У меня были длинные волосы. Я подошла, захотела чайник снять, косой махнула – и пламя. Вот так мы жили.

Было очень холодно, очень холодно в доме, потому что дом рассыпался. Хозяйка не разрешала делать ничего. Хотели поменять рамы ― нельзя. Стёкла поменять ― нельзя. «Не хотите здесь жить ― уходите».

Велосипедный бизнес и Всемирная выставка

И вот так дедушка с бабушкой жили 50 лет. Я объясню, как они туда попали. Моя бабушка из Полян – на той стороне Оки. Это была большая крестьянская семья. Сколько у её родителей было детей, не помню ― то ли 10, то ли 12. Было много мальчиков и много девочек. Мальчики, когда подрастали, шли работать на Щуровский цементный завод, он уже функционировал. Девочки работали в огороде. Бабушка была настолько привычна к крестьянскому труду, что не могла пройти мимо чего-то такого, где непорядок, обязательно должна была остановиться и что-то сделать. Маленькой девочкой бабушка там ещё работала. В 1900 году они жили уже в Коломне, потому что один из братьев, по-моему, старший, перешёл работать на Коломзавод. Человек без образования, самоучка, но он был инженером от Бога. Как он туда попал?

Давайте ещё имена называть. Бабушку как звали?

Бабушка была Клавдия Ивановна Бугарёва. Братья… не знаю. По-моему он был Вася – Василий Иванович Бугарёв, как мама говорила. Остальных не помню. Это бабушкина семья. И вот этот Вася настолько талантливым был человеком: он у Струве начал рабочим, а потом работал в инженерной должности – без образования! Более того, он заинтересовался велосипедами.

Так он их производил?

Сейчас расскажу. Дом этот купил отец бабушкин, потому что, во-первых, они хорошо зарабатывали на сельхозпродукции – они возили в Москву, продавали, там была тоже плантация. Дети выросли, их надо учить, чтобы они работали не только в поле. Все сыновья в итоге перешли на Коломенский завод к братьям Струве. И именно работая у Струве, дядя Вася, по словам моей мамы, занялся велосипедами. Когда его отец увидел, что у парня такая склонность, он решил открыть бизнес. Сначала он закупал велосипеды и продавал их. Но Василий был рукастый, сметливый – он усовершенствовал типичный для того времени велосипед, это его собственная модель. И когда эту модель увидел Струве, он пригласил его поехать в Париж на всемирную выставку в 1900 году. На выставке в Париже продукция Струве была представлена: паровоз какой-то, я подробностей не знаю… и в том числе – велосипед брата моей бабушки. Была фотография и этого Василия с велосипедом на выставке – ушло. Была фотография серебряной медали, у всех родственников, детей Бугарёвых она была… Потом бизнес велосипедный пошёл в Коломне.

Дедушка всю жизнь любил жену Пильняка

Мой дедушка как сюда попал? Он женился на бабушке. Дедушка из церковной семьи: его отец служил в Вознесенской церкви, на углу Красногвардейской и Комсомольской. Он дружил с Алексеем Соколовым, отцом жены Пильняка. Соколов был дьяконом Вознесенской церкви. Мой прадед был причетником. Это были их официальные должности, они служили там годами, жили по соседству. Мой дедушка всю жизнь рассказывал, как он дружил с Машей Соколовой, однажды он признался, что он её любил всю жизнь. А она вышла замуж за Пильняка.

А расскажите, что он рассказывал, что у вас об этом в памяти осталось?

У меня вот такой момент в памяти: они дружили, но вот она вышла замуж за Пильняка. И там что-то с возрастом… Начинаю смотреть биографии Пильняка и обнаруживаю, что во всех биографиях Марье Алексеевне убавили десять лет возраста: везде указано, что она родилась в 1897 году, а она родилась в 1887 году, с моим дедушкой у неё разница была пять лет. Абсолютно нормальная разница. У дедушки с бабушкой разница 10 лет, он с 1882, а она 1892 года. Маша была с 1887 года. С дедушкой я это не обсуждала, он всегда говорил правду. Он иногда с такой тоской говорил о ней… Он бабушку любил, у них было пять детей. Но, видимо, детская влюблённость была…

Дедушка, до того, как женился на бабушке, занялся переплётным делом. Он в церкви прислуживал, но не хотел этим заниматься. Он занялся переплётным делом. Бабушкин отец, по сути, был бизнесменом. Брак их был одобрен, и он предложил дедушке заняться переплётным делом в его мастерской. Он выделил помещение. Он купил ему дорогущий переплётный станок. Без ложной скромности скажу: перед революцией переплетали духовную литературу люди церковные только у дедушки.

Мастерская была при доме, где точно ― неизвестно?

Дом и сейчас стоит, изуродованный внешне и внутри, дом 239 по Октябрьской Революции, где располагается полиция. В советские годы в одной части был ЗАГС. Это был дом Бугарёвых. На первом этаже была мастерская и магазин. На втором этаже жили. Обычно жена уходит к мужу, а тут они жили с её родителями. Остальные… кто-то из братьев там жил тоже, остальные дочери, когда повыходили замуж, все разъехались. Моя бабушка оставалась с родителями. И дедушка – при деле. Жили они там до 1918 года.

После Октябрьской революции стали прижимать сначала купцов на посаде. Сначала трясли владельца этого дома, 205-го, поотбирали жильё. Уже и Бугарёвых должны были выселить, по выражению моей бабушки, подчистую всё отобрали. Дедушка не смог даже станок взять, его национализировали, конфисковали. Куда переехали родители, я не знаю. А дедушка с бабушкой перебрались в дом 24, 264, где они прожили ещё 50 лет. Причём им отдали лучшую часть дома. Я уже позже поняла, почему так: хозяйка перебралась в полуподвальное помещение, изначально-то она жила на втором этаже, там светло, дом в хорошем состоянии. Но ей поставили условие: или совсем дом отдаёшь или пускай жильцов. Она пустила жильцов. Конечно, лучше пускать жильцов надёжных. Естественно, все, кто проживал в центральной части города, были знакомы друг с другом. Она же была богатая женщина, Бугарёвы тоже не бедствовали, они все были между собой знакомы. И она пустила Колосова – мой дедушка Колосов Леонид Михайлович (бабушка тоже стала Колосовой, когда вышла замуж), и вот они там жили. А дом-то уже разрушался в 1950-е, а в 1960-е и вовсе…

Они платили аренду?

Дедушка платил квартплату ей, причём какие-то совершенно смешные деньги. Ей не были нужны эти деньги, но, как я понимаю, она отчитывалась перед налоговой. Дедушка каждый месяц ходил к ней. Один раз я с ним ходила. Он ей передавал деньги. Он так чинно вошёл, чуть ли не поклонился: «Марфа Максимовна, я принёс платёж за этот месяц». Она приняла, пересчитала. Но там были сущие копейки! Она записала, что приняла эти деньги, расписалась, дедушка тоже расписался. Я вышла сразу на воздух и стала дышать глубоко. Было невыносимо! Дедушка ходил туда каждый месяц, а я сказала, что больше туда не пойду. Он был настроен так, чтобы я как можно больше знала о том, как живут люди – вот он один раз меня туда сводил.

Карета и каста огородников

Она была очень обеспеченная. Она была из среды так называемых огородников. Касту огородников в Коломне так называли. Они жили в домах вдоль ул. Октябрьской Революции, начиная от поворота на проспект Кирова, когда я была маленькая, он назывался Кировское шоссе, а раньше Протоповское шоссе, потому что вело в деревню Протопопово. Там было много огородников с огромными участками земли. До революции, конечно, у них была рабсила, они сами не работали. Продавать возили возами, обозами в Москву.

Что мне ещё запомнилось в том доме. Я называла это «каретой». Во дворе сохранились сараи с тех дореволюционных времён. В одном из них стоял, как я понимаю, фиакр с откидным верхом. Верх был прорезиненный брезент, а нижняя внутренняя сторона была обтянута какой-то хорошей тканью типа парчи, сиденья пружинистые. В 1950-е годы они были живы. Я была толстенькой, плотненькой девочкой, я на них залезала, прыгала, и пружины меня не выдержали. Но они были обтянуты кожей. Кожа была шикарной, очень хорошей. Рессоры на таких пружинах – я качалась несколько лет, потом этому пришёл конец. Боялась сказать родителям. Родителям я не сказала, сказала бабушке. Она ответила: «Ну и что, Марфа туда всё равно не пойдёт». Причём мне об этой «карете» никто не рассказывал. Но ворота в этот сарай были щелястые (сколько лет прошло после революции!), всё видно, я заглядывала, было любопытно. Потом я научилась туда залезать не через ворота, а с соседнего дома, там под крышей была дырка. Я через забор залезала к соседям, через ту дырку влезала к этой карете и там на ней качалась. И были остатки сарая, в котором раньше держали лошадей, на которых возили товар, а также лошадей, которых запрягали в экипаж. Было очень интересно. Двор был заросший густой травой, когда я была маленькой.

А до какого времени они огородничеством занимались?

До революции. Но этот сад-огород там оставался, племянник занимался, платили налоги советскому государству, чуть ли не до момента сноса этого дома. Сносили в конце 1970-х. Бабушка и дедушка выехали в конце 1967 года или в самом начале 1968 года, потому что я чётко помню: прожили они там ровно 50 лет. В начале 1968 года они выехали оттуда. Хозяйка к тому времени уже умерла. Но владельцем по наследству стал её племянник, он дом продал, но сам продолжал заниматься садом-огородом. Те люди, которые въехали потом, они хорошо подремонтировали дом.

Вот фотография 1976 года.

Я на неё смотрю и удивляюсь, как же дедушка с бабушкой жили в развалюхе, хозяйка не разрешала ничего делать, а потом люди въехали и сделали ремонт так, что там можно было жить. Не знаю, как внутри, но снаружи вид был абсолютно приличный.

Не припомните, что выращивали на огородах?

В этом огороде вот что я видела. Ряд яблонь, пять или шесть разных сортов. Ряд вишен, «владимирка» и «шубинка», я в этом разбиралась. «Шубинка» ― очень сладкая вишня, а «владимирка» кислая. Я, конечно, лазила через забор, там ела. Маленькая была, а соображала, что косточки там плевать нельзя, потому что хозяин заметит и мне попадёт. Яблоки тоже там рвала, ела и огрызки там не бросала. Но с собой не носила. Я влезла, съела яблоко – в карман сую огрызок (правда, одежда была грязная от них!), ещё хочу – ещё съела, ещё огрызок сунула… Вишню поела и, как горсть ядрышек набралась, перелезала через забор, у себя во дворе под кустик брошу – никто ничего не видел. Ещё у него была картошка. Ряды крыжовника, смородина чёрная, смородина красная, по несколько кустов. Немного моркови, хорошо помню грядку – ботва моркови, он никогда её не переращивал: когда она была ещё маленькая, товарный вид хороший, он её такой возил в Москву, пучками продавал. Я знаю, потому что забор был дощатый, и я наблюдала. Он после работы приходил, там работал, пучки связывал. Кстати, во двор он не выходил: видимо, с хозяйкой была договорённость, что двор наш. Он всё там делал, за забором, на этом участке. Лука и чеснока там было очень много, по моим детским представлениям. Всё это вывозилось на продажу легально. Наверное, бизнесом в 1950-х это нельзя было назвать… Работал там один, ему никто не помогал, ему было на тот момент за 30 (это опять-таки мои детские впечатления), работал в поте лица. После работы приходил и вкалывал с весны до осени.

«Мы Милку есть не будем»

Чем занимались бабушка с дедушкой после революции?

Бабушка не работала, занималась хозяйством, детьми. Сразу после свадьбы у неё родилась дочка, но она умерла во младенчестве. В 1910 году они поженились, в 1911- она родила. И в 1912 году бабушка родила ещё одну дочь. В 1918 году, уже в новом жилище, родилась моя мама, в марте. В 1922 году родилась ещё дочь. В 1924-м родился сын, он был младшим ребёнком.

У бабушки была корова. Бабушка говорила, что надо с хозяйкой договариваться, чтобы та разрешала держать корову в одном из её, хозяйских, сараев, потому что двор наш, а сараи не наши. Она эту корову выгоняла пастись, она рассказывала, куда она её выводила, загоняла обратно, доила, молоко она продавала. Естественно, они сами молоко пили в изобилии, и обязательно она носила молоко хозяйке: ей разрешалось держать корову при условии, что она будет снабжать молоком. Сколько хозяйка скажет, столько она отнесёт: сегодня литр, а завтра 3 литра – и бабушка не понесёт продавать, а отнесёт столько, сколько сказала хозяйка. Условно дедушка рассчитывался за квартиру, но там же учитывалась стоимость молока.

С коровой всё закончилось в 1928 году. НЭП закончился – запретили держать коров в городских дворах. Бабушка со слезами рассказывала, как она отвела корову на бойню. Мясо в итоге они продали, потому что она сказала, что не может есть её: «Мы Милку есть не будем» (корова Милка). Всё мясо продали. Это была трагедия для бабули. Она мне рассказывала в детстве.

Она всё время была в работе по дому. Плюс бабушка была непоседой. Она всех снабжала продуктами. Бабушка рано-рано бежала на рынок. Рынок, который здесь, коломенцы никогда не называли рынком – это был базар. А рынком называли тот, который сейчас «Афганский», а раньше он назывался «Колхозным рынком». И вот бабушка бежала на базар. Что она покупала, честно говоря, не знаю – утром-то я с ней не бегала. Потом она прибегала, по дороге узнавала, в какой магазин что привезли. С трёх лет я с ней бегала по магазинам, по очередям. Я хожу быстро, потому что бабушка приучила. Она худенькая, сухонькая – бегом-бегом и меня за собой за руку тащит. Я спотыкаюсь, ноги заплетаются… а потом мне стало обидно, думаю: бабушка старая, а что же я так плохо бегаю?! Я стала бегать, потом ходить быстро. «Не надо меня держать», – говорила я ей.

Почему она меня с собой брала? С продуктами были перебои, давали определённое количество в одни руки – по килограмму, по одной штуке. А я тоже человек, хоть и маленький – мне тоже давали.

Помните, каким маршрутом вы бежали вот так?

Мы всегда бежали сюда, к «Поросятам», по улице Октябрьской.

«Да над тобой весь базар смеяться будет!»

А где были магазинчики и что там покупали?

К Морозову – это хлеб, бакалея. В «Трёх поросятах» покупалось только масло, колбаса, иногда, очень редко, мясо – если бабушка знала, что привезут, сбегав на рынок, всё разузнав. Она занимала тут очередь, писали ей номер на руке, она со мною прибегала, чтобы досталось мясо. Но этим не увлекались, мясо, в основном, покупали на рынке. Как она торговалась – вы себе не представляете! У неё было любимое выражение (если ей человек в чём-то возражал или что-то неподходящее ей говорил): «Ишь, как тебе некогда!». И начиналась торговля: «Вот за это – 10 рублей?! Да над тобой весь базар смеяться будет!» Вот в таком духе! Мне это так нравилось, я так гордилась моей бабушкой: ей всегда уступали.

А так к Морозову с утра не ходили, только уже у «Трёх поросят» затарившись. А у «Трёх поросят» была необыкновенно вкусная ливерная колбаса. (Это вторая половина 1950-х.) Остальная колбаса была плохенькая. За коломенской колбасой мы ходили в «Гастроном» напротив. Коломенскую колбасу с нашего мясокомбината в Коломне не продавали, всё отправляли в Москву. Круговым путём, через Гастрономторг она попадала в Коломну. Бабушка узнавала, когда привезут коломенскую колбасу.

Из-под полы не продавали коломенскую колбасу?

Мы никогда не покупали. Всю жизнь те, кто работал на мясокомбинате, воровали по-чёрному. Ещё и потому не было в магазинах ничего: все, кто работал на мясокомбинате, воровали ежедневно столько, сколько могли унести. Колбасу засовывали между ног, женщины между грудями. Худенькие надевали лифчики чуть ли не десятого размера, туда напихивали. Мужчины все выходили из проходной с солидными животами – они куски вырезки заворачивали в марлю, обматывали вокруг себя, сверху одежда.

Это в городе такие слухи были?

Это знали все. В 1950-е такого воровства не было, было строго с воровством. В 1960-е уже распоясались, но не до конца. В 1970-е это был ужас, несли всё отовсюду. В 1960-е годы однажды, мы уже жили отдельно, к нам домой пришёл бывший папин ученик и предложил: «Вадим Михайлович, мясо нужно?» Отец был порой такой наивный: «Да, конечно». Тот снимает куртку, расстёгивает рубашку – и у него обмотано то, что я вам сказала. Я там была, соседка. Папа сказал: «Нет, уходи отсюда». Соседка за ним побежала: «Давай я у тебя возьму». Потом он ей носил. Она просила, чтобы Вадима Михайловича не было, потихонечку. Потом он весь наш подъезд обеспечивал, носил ворованное мясо.

Потом я несколько ещё видела таких. В 1970 годы мой муж познакомился с каким-то типом с мясокомбината, и тот нам принёс. Я его просто вышвырнула за дверь. Я думала, принесёт мяса кусок, килограмма два. А он так же распоясался, достаёт мясо, шварк на стол, вырезку. Я бы такое и есть не смогла, и в моём представлении это мерзко. А у людей в Коломне у всех были забиты холодильники ворованными мясными продуктами. Это я ни на кого не наговариваю, не клевещу, не вру, это так и было.

«Дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых»

А чем занимался дед?

Дедушка после того, как не дали возможность заниматься переплётом как бизнесом, купил простенький станок переплётный, дома делал. Но семью надо содержать, он пошёл работать на Патефонку, в бухгалтерию.

У него были знания экономики и финансов после Струве?

Я не знаю.

А переплётное дело осталось как хобби или он на этом тоже зарабатывал?

Когда нему приходили как к переплетчику дореволюционные клиенты, они не деньгами платили. Они могли принести десяток яиц, мяса вырезку, яблок отборных. Буквально кланялись: «Леонид Михайлович, вы наш спаситель, иначе всё бы это пропало». Приносили в таком состоянии церковные книги… Приходили дореволюционные старички. Один, помню, в пенсне, шляпе – просто книги переплетал дедушка.

Он не рассказывал что-то подробнее об этих людях?

Нет. Но я знаю, что до революции дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых. Сам Николай Дроздов как-то приезжал много позже. Я его не застала. Но он приходил, нашёл дедушку: дедушка рассказывал, такой гордый: «Коля Дроздов ко мне приезжал».

Семейная библиотека дроздовская в Москве?

Не могу сказать. Дроздовы, родителя Николая Дроздова, были коломенские, жили здесь, были прихожанами этой Вознесенской церкви. Они были между собой знакомы – прихожане Вознесенской церкви.

До войны он работал на Патефонке?

Да. Потом он пошёл на пенсию. Он 1882 года рождения. Когда я родилась, он был на пенсии. Но всё равно к нему обращались и просили переплетать. Но это не был заработок. Некоторые не платили. Подарок от души.

К 50-летию Великого Октября стали усиленно давать квартиры. Мои родители ждали квартиру, потому что жили в общей, и тётя – они жили в коммуналке. У нас на две семьи была квартира. Кому вперёд дадут, к тем дедушка с бабушкой и переедут. Сначала дали тётиной семье, и они забрали дедушку с бабушкой.

В какой район они переехали?

Они переехали в дом вдоль проспекта Кирова, в двух шагах от пересечения с улицей Ленина, в пятиэтажку, в панельный дом. Могли дать в кирпичном доме, но они спешили. Им должны были дать двухкомнатную: мама, папа, два ребёнка одного пола, два мальчика. Нужно три – тесно вчетвером, но такие правила. В итоге нам дали двухкомнатную. Но не поэтому я жалею, что старички к нам не попали. Дедушка быстро там угас, долго там жить не смог. Он умер в 1971 году, до 90-летия не дотянул.

Бабушка бегала к нам. Плюс бабушка всю жизнь помогала по хозяйству – сначала сестре, потом племяннице, которая жила в Сандырях. Там было богатейшее хозяйство, и бабушка там вкалывала как рабыня. Я этого не могла понять. Только когда мама родила второго ребёнка, братика моего, она поменьше стала туда бегать, стала помогать. А так в 1950-е, если она не трудилась у себя дома, не бегала по магазинам, она бежала туда, могла до ночи полоть, там такие плантации были – участок 20 соток.

Это способ зарабатывать?

На тех людей перейду чуть позже. Бабушка туда бегала постоянно к племяннице. Опять-таки свою семью обслуживала. Бегала не только туда, у неё сестра Анна Ивановна Бугарёва жила в Парфентьеве, там помогала на земле. Бегала куда-то ещё помогала. Дедушка очень обижался: «Посиди, побудь дома. Никогда обед не приготовит…». Но жили очень дружно, просто как бывает в семьях – он обижался, что она куда-то всё убегала. При мне уже, в 1950-е он ей: «Опять в Сандыри побежишь? Всю жизнь туда бегаешь». А она ему сказала: «А ты всё по Маше тоскуешь?» На этом разговор прекратился. Я тогда не понимала, что за Маша. Я спросила у дедушки, что за Маша, он мне рассказал, как он переживал за Машу, и про Пильняка рассказывал, как он его не любил. Пильняк не хотел на ней жениться, ей уже было 30, она была старше Пильняка, она забеременела, он жениться не хотел, его заставили, потому что его родители были прихожанами Вознесенской церкви. Через церковь на него надавили, заставили его жениться. Они после свадьбы сразу переехали в Черкизово.

Дедушка не называл год рождения Марьи. Я узнала потом, когда появился Интернет: меня грызла мысль, что с датами рождения этой Маши не всё точно. Я наткнулась, по Пильняку я искала, на фотографию её могилы, она в Москве похоронена: Марья Алексеевна Соколова-Пильняк, дата рождения 1887 год. А в биографиях Пильняка 1897-й.

Давайте про семью, про маму и папу.

Мама родилась в 1918 году. Вскормлена на молоке коровы Милки. Она потом всю жизнь не пила молоко. Даже старенькая. «Это не молоко, я только Милкино молоко могу пить». Она умерла в 80 лет.

О её детстве ничего не знаю. Как я понимаю, её детство прошло там же, где моё, в этом дворе. Она училась, кажется, в шестой школе. Когда школу окончила, она пошла работать в Райпотребсоюз. Почему она пошла туда работать? Я упоминала родственников из Сандырей, и глава семейства был на тот момент руководителем этой организации. Он её устроил на работу. Тогда она пила молоко, потому что там как раз с молоком работала: из окрестных населённых пунктов свозили молоко частники, там его сепарировали. И там она пила сливки. Отдельно фасовали сливки, отдельно молоко, жирность соблюдалась 3,5 % чётко, не меньше. То, что оставалось – обрат – они выливали на землю, а это ценнейший продукт. Это была середина 1930-х. В 1938 году она поступила в Коломенский учительский институт, пединститута не было. Он располагался, мне кажется, чуть ли не в здании шестой школы (я не вдавалась в подробности, мне это было неинтересно). Она окончила учительский институт.

Это её было желание или семья так была настроена?

Бабушка и дедушка хотели, чтобы она училась. После неё её сестра следующая тоже училась в этом учительском институте. Младший брат служил всю жизнь на флоте, в итоге стал капитаном дальнего плавания. Старшая сестра Серафима Леонидовна что-то закончила и работала в банке в экономическом отделе.

«Бабушка там работала как вол, но не принесла домой ни одного яблочка»

Про бабушку.

Бабушка хлопотунья. Она ухитрялась обслуживать всех своих близких. Я начала рассказывать, что она бегала в Сандыри. Я вам сейчас расскажу, что за семейство там жило. Это будет связано и с магазинами. Там жила семья одной из бабушкиных сестёр, Пелагеи Ивановны (в девичестве Бугарёва), по мужу её фамилию я не знаю вообще. Она вышла замуж за зажиточного какого-то жителя села Сандыри. Был дом свой, потом его перестраивали. Там у неё родилась дочь (у неё была одна дочь). Саму Пелагею Ивановну я никогда не видела, но знала, что она была великолепнейшей хозяйкой. Когда бы в семье ни заходил разговор о том, как нужно вести домашнее хозяйство, как воспитывать детей, примером всегда была Пелагея Ивановна. Её дочь я знала очень хорошо. Её звали Клавдия Александровна, её назвали в честь моей бабушки, потому что Пелагея любила мою бабушку, и бабушка ей очень всегда и во всём помогала. Клавдия Александровна в начале 1930-х вышла замуж за Петра Ивановича Кузнецова.

Лично для меня это было самым интересным. Он всю жизнь был в торговле. Его пристроили к торговле в пятилетнем возрасте. Это было в начале XX века, его отдали в мальчики в Москву, в обувной магазин. Этот магазин был в Петровском пассаже, т.е. это был шикарный магазин. Он там изучил обувное дело досконально. Как он разбирался в видах кожи! Как он разбирался в обуви! Это продолжалось до революции. Потом он приехал сюда. Здесь он где-то по торговой части пристроился. Он был человеком, преданным советской власти, стал делать карьеру, очень быстро он стал руководить Райпотребсоюзом. В 1930-е годы он познакомился с Клавдией Александровной, племянницей моей бабушки. Она женщина была очень умная. Как она держалась! У неё абсолютно прямая спина, посадка головы гордая. Вообще была очень красивая женщина. Чистое красивое русское лицо. Её дочь – вылитая её копия. Она познакомилась Петром Ивановичем, они поженились. Она была активисткой и занималась развитием детских садов в Коломне и Коломенском районе. У неё карьера пошла, у него карьера шла хорошо. У них было трое детей. Когда она родила третьего ребёнка, она оставила службу, села дома. И занялась в чистом виде домашним хозяйством. Этот дом, который я упоминала, имел огромный земельный участок, там был сад, огород, на котором были все мыслимые и немыслимые овощи, в том числе те, которые тогда в Коломне не выращивали. Например, в Коломне никогда не выращивали кабачки, а они их выращивали. И всё это возилось в Москву. Они выращивали топинамбур, о котором в Коломне вообще не слышали. Зачем им это было нужно? А так решил Пётр Иванович, потому что он был ответственный работник – чтобы его не обвинили в слишком богатой жизни, в коррупции (а это было сталинское время, 1930-е годы). Жена не работает в производстве, но работает на земельном участке. Продавать продукцию было можно, они платили налоги. Всё по-честному. Она, конечно, вкалывала, но вместе с ней вкалывала моя бабушка. Там, по-моему, и рабсила была, но завуалировано, из соседей. Это были 30-40-е годы. В 1950-е я помню соседку, которая была пожилой, но она на этом огороде тоже годами с моей бабушкой трудилась в поте лица. Бабушка там работала как вол, без преувеличения, но не принесла домой ни одного яблочка, огурчика. А там и огурцы сортовые, помидоры необыкновенные.

В 1950-е годы мама любила ездить к ним в гости: она любила поесть, а мы жили скудно, и там она ела всевозможные деликатесы, фрукты, овощи – это слов нет. Иногда брала меня с собой. Но меня почему-то всегда выставляли за дверь: «Иди в саду погуляй». Летом. Чтобы не слушала разговоры старших. Потому что они перемывали косточки всем. Кое-что я слышала, и из того, что я слышала, я много узнала о торговых делах в нашем городе. Но чаще я гуляла в саду, в тёплое время года. Там я, конечно, объедалась. Там были две яблони «белый налив», никогда в жизни я таких яблок больше не ела. Мне говорили не трогать «белый налив», но я его так объедала: вы меня выставляете в сад – я всё равно поем! Там была «мельба», которая в Коломне в те годы тоже не росла, я её ела, огрызки выбрасывала за изгородь. Крыжовник у них всегда вызревал красный, крупный. Много чего… Зимой меня отправляли кататься на санках на горку. Но сколько можно?! Мама там часами сидела. И я проберусь не в саму комнату, где они сидят, чаёвничают и столовничают, и слушала. Рассказывали много про всякие торговые дела.

Я узнала тогда о конкуренции между Коломторгом и Гастрономом. Сначала Пётр Иванович руководил Райпотребсоюзом. Когда началась война, с Райпотребсоюзом дела пошли не очень, его назначили заведующим хозчастью Коломзавода, именно продовольственным снабжением. Очень серьёзная должность. Коломзавод был оборонным предприятием. Там он тоже себя хорошо зарекомендовал. Когда война закончилась, его назначили директором Коломторга. Коломторг был единым – пром и прод. А в середине 1950-х Коломпромторг и Коломпродторг разделили. Я помню эти разговоры мамы с Клавдией Александровной. Клавдия Александровна: «Зин, как ты думаешь, что Пете взять, пром или прод?» Мама: «Пром, конечно, что ты!». Женщины-барахольщицы. Клавдия Александровна: «Я тоже так думаю, а с другой стороны, как жизнь провернёт. Продукты-то всегда в цене будут. Оденешься, обуешься, а что есть-то?» И вот они сидели и рассуждали, как им выгоднее будет. Но решал Пётр Иванович, он решил правильно – на продукты перешёл. Он Продторгом руководил до выхода на пенсию, до 1970-х, очень долго. До пенсии он был несменяемым.

И вот к тому, откуда деньги у людей. Кузнецовы хорошо жили, они не показывали, что у них богатства, но было понятно, что они обеспеченные. И чтобы прикрывать это богатство, и были эти сады и огороды. Но в то же время свежайшие фрукты и овощи дома…

Они не доходили до вашего дома на Октябрьской?

Нет, никогда. Маму там кормили от пуза, мне нальют чай со сладостями. Ещё нас приглашали обычно 2 августа – Ильин день, в Сандырях это престольный праздник. Они собирали родственников почти всех коломенских и кое-кого из соседей. Готовили стол, там было угощение. Чего там только не было! Икра была чёрная и красная, был осётр.

При устном счёте моментально складывала трёхзначные цифры

От Петра Ивановича бабушка иногда узнавала, какие продукты должны привезти. Несколько эпизодов про бабушку и Петра Ивановича надо обязательно рассказать! Все продовольственные магазины в городе она знала. Её уже знали как тёщу Петра Ивановича, хотя тёщей была её сестра. Никаких ей поблажек, ничего, но просто знали, что тёща. Ей иногда говорили: «Нам должны привезти то-то, но не знаем, завтра или нет». Получив эту информацию, она пешком вечером шла в Сандыри. Спрашивала Петра Ивановича: «Петь, когда ты этим привезёшь?» Он в ответ: «Опять они болтают, я не дам им это». Бабушка: «А я уже договорилась». Петр Иванович: «Хорошо, приходи к открытию завтра».

Моя бабушка была умнейшей женщиной, но у неё было образование три класса церковно-приходской школы. При этом речь у неё была чистейшая, грамотная, литературная. Она говорила законченными предложениями, сложноподчинёнными. Сейчас слушаешь людей – они не знают, какой союз, предлог вставить. У неё всё было на месте. Сложноподчинённые предложения в речи такого формально малограмотного человека – это чудо. Она много читала, много читала газеты. Читала «Правду», центральную газету, от корки до корки. Дедушка читал «Известия», «Правду» не любил. «Правду» выписывала моя мама, а «Известия» выписывал дедушка. Откуда такая речь – она читала «Правду» годами, десятилетиями. Она так анализировала передовые статьи! Мой папа просто восхищался: «Клавдия Ивановна, вы обманываете, вы закончили университет!». Она первая прочитывала, рассказывала нам все события, плюс радио говорило с шести утра до полуночи.

Бабушка считала… я не знаю, как она могла считать так со своим образованием, но то, как она считала, говорит об её исключительном природном уме. При устном счёте легко складывала трёхзначные цифры, моментально давала ответ. Я её на бумажке проверяла. Она умножала двузначные числа в уме. Как счётная машинка! К чему я это говорю? Она любила показать своё превосходство в кассе. Ведь раньше как: сначала идёшь в кассу, платишь. Кассир считает, ошибается, пробивает чек. Бабушка берёт чек, считает в уме: «Что это вы мне тут насчитали? Пересчитай». А кассиры считали на счётах. Некоторые, которые бабушки не знали, могли сказать: «Бабка, иди отсюда». Она говорит: «Я пойду. Я пойду сейчас к Петру Ивановичу». Если кто-то из сотрудников слышал, говорил: «Ты знаешь, кто это? Это тёща директора Коломторга». «Да ладно!»

Она на самом деле брала этот чек и шла в Коломторг, там секретарь:

– Клавдия Ивановна, Пётр Иванович занят.

– А мне нужно.

Она открывает дверь, заходит.

– Петь, это что такое? Дурочку такую взяли. Ты посмотри, что она мне насчитала?

Она обсчитала на одну или две копейки!

Это рассказывали и бабушка, и Пётр Иванович. Мама из Сандырей приносила, рассказывала.

Это всё рассказывалось через смех?

Да. Но бабушка всерьёз: «Она ошиблась на счётах на копейку, а я в уме правильно насчитала!»

«В холодной воде по пояс женщины добывали торф»

Давайте вернёмся к маме.

Она всё время работала в 9 школе. Она была хорошим учителем. Преподавала историю. Её каждый год – за всё время только два года не было – приглашали в пединститут принимать приёмные экзамены по истории. Абы кого не приглашали. Начиная с 1950-х. Иногда приглашали подработать, кто-то из преподавателей на учёбу уезжал, на повышение квалификации, она вместо этого преподавателя читала лекции, проводила семинары. Её коньком были Древний мир, история Средних веков и что-то по истории СССР, в этом она была асом. Ей очень нравилось, она никогда не спешила домой с работы. Она много работала, и она делала это с удовольствием.

Про папу?

Фотография дедушки, сделанная в 1916 году, он участник Первой мировой войны, в военной форме.

Как я понимаю, он не офицер. Когда случилась революция, он встал на сторону Советской власти. При Советской власти сделал хорошую карьеру. Начиная с 1920-х в городе Белый, где он жил в то время, занимал руководящие посты. В 1930-х годах он был председателем исполкома горсовета города Белый. Сейчас территориально это Смоленская область, тогда это относилось к Тверской губернии. Города Белого теперь на карте нет, потому что в 1941 году, когда немецкие войска наступали, бои за Смоленск знаете, какие были… и город Белый стёрли с лица земли. Но ни папа, ни бабушка, ни дедушка этого не застали, потому что их там не было: в 1938 году деда репрессировали как врага народа.

На каком основании?

Никто не говорил, за что. Я об этом узнала, когда уже папы не было в живых, мне бабушка рассказывала. Особо спрашивать было неудобно, потому что для неё это была трагедия. Она осталась без мужа молодой женщиной. Его забрали, она его больше не видела. Она почему-то была уверена, что он умер в лагере в 1945 году. Но у меня было подозрение, что он умер гораздо раньше.

До 1938 года они жили прекрасно. Председатель горисполкома в небольшом городе, город меньше Коломны, но богатый, хороший город. Бабушка работала в школе. Она, по-моему, 50 лет учителем проработала. Была директором школы до 1938 года. У неё награды какие-то, в том числе Герой Социалистического Труда, медаль, не знаю, до войны или после ей дали. Вот, значит, дед сидит, а бабушку отправили на поселение, но не в Сибирь, не на Север, а в Московскую область, на торфоразработки. В то место, где сейчас город Ступино, под Каширой. Это в 1938 году. Правда, она не долго торфоразработками занималась, потому что народу туда свезли уйму, и с детьми. А города-то не было, был посёлок именно из репрессированных, из членов семей врагов народа, ЧСВР. И детей всё-таки советское государство считало учить обязательным. Из числа репрессированных учителей выбрали, организовали школу, бабушка начала преподавать. Какое-то время она там трудилась, в болотистой местности (её осушили этими разработками). У неё потом всю жизнь были больные почки. Я её помню, у неё были чудовищные мешки под глазами. Она всё время жаловалась: болит спина. В холодной воде чуть не по пояс женщины добывали торф.

Но в 1940 году она с торфом уже не работала, она работала в школе. Она жила в бараке больше десяти лет. Они были осуждённые, но, тем не менее, у неё была отдельная комната. А те, кто работал с торфом, жили по несколько человек в комнатушках.

Папа с 1919 года, в 1938 году он был совершеннолетним. За год до этого он поехал в Москву, поступил в пединститут, который сейчас МПГУ. Там он учился на отделении географии и картоведения. В дипломе написано: учитель географии средней школы, он всегда работал учителем географии. Когда события случились в 1938 году, его не было в Белом, он успел поступить. По счастливой случайности, его младший брат тоже был в Москве, было каникулярное время. У бабушки была родная сестра-близнец. Бабушка была Елена Михайловна, а та была Александра Михайловна. Существует поверье: если в имени буква Р, значит, твёрдый характер, по жизни идёт прямо и уверенно. Александра Михайловна, бабушка её называла Шурочкой, прожила очень интересную жизнь. Она умерла раньше бабушки, репрессиям не подвергалась. У неё было много мужей: пять официальных и ещё два гражданских брака. Лицом они были очень похожи, в молодости действительно были двойняшки. На фото бабушка молодая красивая, интеллигентное лицо.

Но учитывая жизнь, которую она прожила: почки, диабет развился, она была грузная в последние годы жизни – естественно, это всё отразилось на внешности. А Шурочка всю жизнь порхала как бабочка. Я не в осуждение, я ей восхищалась. Если баба Лена к нам в Коломну приезжала несколько раз за те годы, что мы жили в бабушкином и дедушкином доме, то тётя Шура приезжала всего один раз. И однажды они приехали вместе. Ровесницы, близняшки. Но выглядели они, если не как мама и дочь, то как тётя и племянница. Хотя не скажу, что бабушка так плохо выглядела, но на фоне Шурочки контраст был разительный. Шурочка с тонюсенькой талией, вся в шелках, она всегда носила шёлковые платья, яркие, пёстрые, туфли на каблуках. Бабушка не могла носить туфли на каблуках после работы в торфе. В городе обсуждали (моего отца и маму многие знали):

– Приезжала с вашей мамой, это кто?

– Это тётя, мамина сестра.

– Какая красавица!

Охи-ахи, удивлялись разительной разнице между ними. У неё был весёлый характер, она была прекрасная женщина. В неё влюблялись, она влюблялась, разлюбила – до свидания, официальный развод, новый муж. Так она жила. Откуда неё были наряды? В тот момент, в 1938 году, она была замужем за каким-то чином в НКВД. И мой папа у неё жил, потом она ему нашла квартиру, потому что его искали, приходили к ней. Её муж всё отрицал, естественно, сколько мог, отнекивался, что есть такие родственники. Они его прятали. Она сняла папе квартиру. Папу никто не нашёл. Младший брат был школьник, она пристроила его к знакомым, которые тоже работали в НКВД, т.е. всё скрыли, мальчик остался цел. Она способствовала тому, что Леночку, бабушку, не куда-то там угнали, а хотя бы в Московскую область. Она и её муж писали ходатайство, что человек заслуженный, школа нужна – и бабушку поставили завучем школы, потом она стала директором, будучи репрессированной. Это связи Шурочки.

Потом этот её муж тоже попал под колесо репрессий. Она выскочила за какого-то военного, как раз накануне войны. Этот военный был интендантом. По интендантской части служил на главных складах в Москве. Жили прекрасно. Младшему папиному брату очень сильно помогала. Папа, когда началась война, пошёл в 1941 году на фронт добровольцем. Бабушка переживала. Это она мне рассказывала: «Я с ума сходила!». Знаете, в какие войска его взяли? Сначала записали добровольцем. Опять-таки Шурочка посодействовала: его взяли в войска НКВД.

«Ко мне дети ходили слушать сказки»

Про 1960-е, ваше детство давайте поговорим.

У меня была куча друзей. Поначалу ко мне дети ходили слушать сказки. Это летом. Я выходила во двор и читала. У меня была отдельная этажерка, она была полна детских книг. В том числе там были дореволюционные книги – дедушкины книги, он их переплетал, он их хранил, они переходили как бы по наследству. У меня осталось несколько штук. На них дедушка своей рукой писал: Симушкина книга, Зинушкина книга. Лёшиных не было (Алексей Леонидович, младший сын). Иногда встречалась Андрюшкина книга (Богоявленский Андрей, мой двоюродный брат), Алёнушкина книга. Как только доходила до меня, он писал: Алёнушкина книга, Алёнушке от дедушки. Может, потому что я любила читать. Тётка не любила читать, собирала книги, доставала книги по блату, у неё был отдельный книжный шкаф на Октябрьской, и там стояли корешки… Дедушка мне дарил эти книги.

Я летом выходила во двор. Я говорила: «Приходите, читать буду». Сначала двое приходили, потом четверо, потом больше. Под вечер собиралась вообще толпа.

Какого возраста дети были?

Это началось, когда мне было пять лет и до школы, потом мы уехали в другую квартиру… Дети от пяти до 13 лет. В детский сад очень многие не ходили.

Клавдия Александровна Кузнецова, которая занималась развитием сети детских садов, сама своих детей в детский сад не отдавала. Она твёрдо считала, что детей из приличной семьи нельзя отдавать в детский сад. Почему и я не ходила в детский сад. Я потом в интернете нашла статью для партийных работников, где объяснялось, что дети партийных и руководящих работников – мы не были руководящими, она-то была – не должны перемешиваться с детьми пролетариев и крестьян, не должны подвергаться идеологической обработке, которая ведётся в детских садах. То же самое говорила Клавдия Александровна и потом повторяла моя мама, которая вела историю. В 1950-х был отдельный предмет – Конституция СССР, там такое было, там объяснялось так… Но ребёнка отдать в детский сад не надо. И вообще это дети не те, с которыми надо водить дружбу. В окрестных домах дети были такие же, домашние, но по другой причине: детский сад стоил денег. Пусть это были малые деньги, но в окрестных домах люди жили бедно. Когда родители в соседних домах узнавали, что Алёна читает, некоторые приходили, спрашивали разрешение:

– Можно придёт моя (или мой)? Алёна там сказки читает.

– Да мо-о-ожно, она всем читает.

Отца все уважали, все знали, что он Вадим Михайлович. Он отвечал:

– Можно, даже нужно. У нас такие хорошие книги. Вы скажите, может там ещё кто-то хочет.

То есть у нас была изба-читальня, но во дворе. Двор зарос густой травой. Я сидела или на скамеечке, или стульчик у меня был такой детский. Кстати, он развалился недавно, потому что грузная тётя на нём сидела перед компьютером. Стульчику этому было 65 лет точно.

Я сижу на лавочке или на стульчике перед лавочкой. И вот кружок на траве живописный – дети. Русские народные сказки читала. У меня были большие издания с крупным шрифтом, в твёрдом переплёте. Во-первых, читала Маршака. Удивительно: дети не любят стихи, а здесь слушали всего Маршака. И даже говорили: «Прочитай ещё раз, я запомнить хочу».

Маршака, Чуковского (это всё в стихах, хотя у Чуковского есть и проза) зачитывала до дыр. «Приключения Чиполлино» – такого формата книга, даже не А4, а огромного, с иллюстрациями. Тогда не сокращали, не обрезали тексты. Я тут увидела в книжном магазине «Чиполлино»… это даже не пересказ, такое убожество, только выкинуть… «Золотой ключик» читала. Причём это неоднократно читалось. Было много книг писателей стран соцлагеря: венгерских писателей, чешских писателей. Содержания книг помню, а вот авторов нет. Книг было очень много, до сотни книг больших, в твёрдых переплётах. Тоненьких вообще была гора. Дедушка: «Разве можно так с книгами!» Наберётся их штук десять, дедушка говорил: «Всё, забираю, сейчас я тебе их переплету».

Ещё я читала «Мурзилку» (детский журнал – ред.). Мне выписывали «Мурзилку». Где-то ближе к школе, 1957-1958 год, папа начал мне выписывать журнал «Костёр», это ленинградское издание. Мне очень нравилось. Но друзья больше хотели сказки: «Да нет, давай лучше сказки». Вот так вот читали. Это когда тепло, когда можно сидеть на улице.

Когда дождливая погода, книги нельзя выносить из дома. Книгу из дома вынести нельзя, а мы там не дочитали. А я читала много раз и знала чуть ли не наизусть. Другое дело, что не на что сесть. На карточках садились. И я рассказывала, рассказывала сказки. Очень любила я пересказывать сказки братьев Гримм. У меня сохранилось издание 1953 года Минского издательства: толстенная книга и тонкая-тонкая бумага. Я не знаю, сколько я это читала и перечитывала. Я всегда читала с выражением, и вот почему: ежедневно по радио с 10 до 11 с начала до середины 1950-х была детская передача – читали сказки: и русские народные, и разных стран, и литературные сказки. Читали сказки и дикторы, и театральные актёры, лучшие театральные актёры, заслуженные и народные артисты СССР. Я это слушала, содержание, конечно, запоминала, но я запоминала и их интонации. Потом я иногда пересказывала сказки, которые слушала по радио, повторяла с той же интонацией. Они та-а-ак на меня смотрели!

Что касается сказок братьев Гримм, там есть несколько сказок страшных. Одна про ведьму, которая жила в пряничном домике, она заманивала детишек и там их съедала. Некоторые мои друзья (были закадычные друзья – разнополые близнецы, мальчик и девочка) говорили:

– Только не надо «Пряничный домик»!

– Надо.

– Не надо, мы сейчас уйдём.

– Ну, уходите…

– Ладно, рассказывай…

Когда доходило до страшного места, они закрывали уши, потому что я не просто рассказывала, я рассказывала образно.

«Это мой вяз! Я на нём висела годами»

Ну, конечно, мы не всё время читали. Дети очень любили подвижные игры. Я была непоседой. Вы знаете, какое было моё любимое занятие? Залезть на дерево, зацепиться ногами, повиснуть головой вниз и раскачиваться!

Я вам прислала фотографию: вяз.

Вот почему у меня к этому трепетное отношение? Это мой вяз! Я на нём висела годами, с перерывами, вверх ногами, как настоящая обезьяна. С каждым годом я забиралась всё выше. Дерево росло, ветки становились удобными для сидения. Я там устроила себе дом, я там лежала, брала с собой подушку, потому что было жёстко, устраивалась, читала. Друзья знали, что я люблю лазать на деревья. Им тоже хотелось. Было время, когда я говорила: «Где хотите лазайте, только на мой вяз не залезайте, это мой вяз». Но потом разрешала, да.

Двор. Это был такой прямоугольник. Вот, предположим, наш дом. Здесь заборы с соседями. Здесь амбар, сарай, где инвентарь Комаровых. Здесь сараи, в которых карета стояла, ещё что-то, ещё что-то, и они полуразвалившиеся. И вот мы там играли. Сначала просто в прятки. Потом в войну, не в настоящую войну, а делились на две группы, не знаю, что это были за побоища, но это были побоища, мы делали луки и стрелы, мы стреляли друг в друга.

Не в индейцев?

В индейцев точно не играли. Но почему-то конкуренция между двумя группировками в игре. Доходило до синяков, но неумышленно: можно было упасть, за что-то зацепиться, удариться… Играли. Начиналось всё с игры в прятки. Но когда все друг друга нашли, это уже скучно, некуда прятаться. Пытались сначала лазать по крыше сарая, но там всё трухлявое,  потом на заборы – находили места, где полазать. Приходили дети лазать по сараю. Иногда лазали в чужой, хозяйский, сад. Я боялась, что будут рвать – нет, не рвали, но всё равно, ругали, конечно. Несколько раз, больше уж я говорила: «Нельзя, хозяева ругаются, мне попало». Придумала я, ничего мне не было, может, никто даже не заметил.

Из своего двора вы дальше не уходили? На реку, допустим?

Только со взрослыми. С папой ходили на Коломенку. Потом стали ходить на Москву-реку, на «дальние песочки» – это там, где сейчас Ледовый дворец. Там такой был песок! Когда построили Шавыринский дворец, конечно, всё уничтожили. Там был шикарный пляж! Потом, когда я подросла, стала ходить на Пьяную луку, это в школьные времена, с 1965 года. Потом стала ходить на Оку: в 1968 году перебрались на Окский, – и вот уже 50 с лишним лет я хожу в Бочманово.

Про зимние детские развлечения расскажите.

У нас во дворе собиралась орда. Папа, иногда дядя помогали делать горку из снега, и мы катались на санках, во всю длину двора. Откуда был снег? У меня сейчас глаза не смотрят на неухоженные тротуары. У меня это уже в крови: в 1950-е годы жители любого дома, не коммунального, частного, должны были убирать асфальт перед домом – до блеска, до асфальта. Бабушка всегда этим занималась, ей помогали папа и я, больше никто. Бывали снежные зимы. Были большие санки специальные, фанерный ящик – папа попросил, в мастерской школьной его изготовили. На уроках труда мальчики получили пятёрки за этот ящик, он притащил тот ящик. Чистили снег. Открывали ворота. Были ворота во двор, они открывались только зимой, вообще ими не пользовались. Набивался ящик, мне казался – огромный ящик. За вечер по несколько ящиков свозили во двор, просто в сторону. А в выходной день папа горку строил. Я, как могла, помогала. И приходили толпы детей, их мы тоже использовали. Для чего? Чтобы горка была хорошая, надо поливать водой. Чтобы поливать водой, нужно идти на бассейку. А на бассейку идти далеко, детям, конечно, через дорогу не надо. Папа говорил: «Саша, папе скажи, пусть за водой сходит, надо горку поливать». Саша бежал домой, говорил: «Пап, горку заливают у Алёнки». Папа  принесёт два ведра – уже хорошо. Другие соседи приносили, заливали. Вот это были развлечения.

Конечно, снежки. Какие битвы были! В один год, помню, даже снежную крепость построили, воевали. Потом родители сказали: хватит. Потому что снежки были плотные, сбивали ледяные снежки – кому-то попало в щёку, кому-то по голове… травмоопасно.

«Учителя как учителя были безупречны»

Это до 1958 года. Потом вы переехали.

Мы переехали на улицу Гагарина. Тогда она называлась ещё Сталинградской. В Гагарина переименовали после 1961 года. Впритык к проспекту Кирова, дом номер 21, следующий – номер 19. Вот нам дали комнату в нём. Плюс – толстенные стены, кирпичные. Минус – все внутренние перегородки фанерные и сухая штукатурка. Это ужасно. Дали комнату (квартира на две семьи). Жуткая теснотища, потому что, конечно, два книжных шкафа, гардероб такой – нас же четверо, – постель, где родители спят, диванчик, на котором спал Миша. А я уже спала посреди комнаты, мне разбирали раскладушку. Там был зачем-то круглый стол и обязательно письменный стол. Папа все письменные дела окончательно делал на работе, в школе, а мама работала за письменным столом. И мне уроки надо делать. Я уже часто уходила на кухню, там писала, соседка ворчала: «Что в своей комнате не занимаешься». А спала я на раскладушке в маленьком свободном пространстве комнаты. Это была коммуналка на две семьи.

Не было мысли остаться в доме?

Нет. Там вообще без удобств: туалет на улице, мыться в бане, газа нет. А в квартире уже были все удобства. Вода только холодная, но была колонка, можно было мыться. Кстати, к соседке каждую неделю приходило человек до десяти родственников, которые мылись в этой ванной. Они потом ванну за собой не мыли. Между моей мамой и ею возникали конфликты. Это были татары с некоторыми своими особенностями.

Что ещё поменялось в укладе жизни с переездом?

Я пошла в первый класс в школу номер 26. И первые полгода я там училась и жила у дедушки с бабушкой. Я сразу туда не переехала, на Гагарина. Школа 26 – это где сейчас МФЦ ну Уманской. Всё хорошо. Но потом мама решила, что надо жить дома, и перевела меня в 9-ю школу. В 1959 году в первый класс я пошла. Зачем было переводить в 9-ю школу? На 1 сентября 1960 года эту школу превратили в старшую школу: только 9, 10, 11 классы. Среднее звено и младшее из школы вывели. Но начальные классы вывели в школу номер 5. Она располагалась очень интересно. На повороте с проспекта Кирова на Октябрьскую было старинное красное здание. Стены полтора метра толщиной. Я позже разговаривал с мужчиной, который занимался взрывными работами, когда это сносили: «Там, – говорит, – наверное, надо было атомную бомбу бросать».

Разместили там все младшие классы… первый класс даже не стали набирать… 2, 3, 4 классы. Замечательное здание. Там было очень комфортно, уютно, я там проучилась 2-3 классы. Домой близко. После уроков я ходила к бабушке каждый день. Иногда даже домой вечером приходила, только ночевать. А в 4 классе опять пертурбация: эту школу закрывают, потому что здание понадобилось горкому комсомола. Здание чудесное. Куда девать детей? Детей перевели в филиал школы 22. В 1961 году мой папа из 10 школы, где был завучем, переводится директором в 22 школу, это напротив Горбольницы. Та школа, куда перевели всех этих учеников, филиал 22 школы, находился у «Сада дворца». Дети у нас были с рабочего посёлка, с улицы Гагарина, они ехали до остановки (трамвайной – ред.) «Сад дворца», переходили дорогу очень оживлённую (там поворот с Коломзавода) – это всё нехорошо для маленьких детей. А меня перевели обратно в 26-ю школу. Начиная с 4 класса и дальше, до конца, я училась в 26-й школе. Самые тёплые воспоминания. Лучшая школа в городе была. Прекрасные учителя. Учителя как учителя были безупречны, как люди – не все. Главное – знание давали. И 26-я школа была очень долго подшефная, экспериментальная, подопытная пединститута. Мало того, что некоторые учителя работали как учителя и как преподаватели в пединституте, всевозможные экспериментальные занятия с нами, приезжали московские учителя-преподаватели. Основной коллектив всегда был в тонусе, потому что в любой момент могли приехать из Москвы с проверкой, проконтролировать. Так что с этой школой мне повезло. И расположение хорошее.

Это наш двор. Это сарай, где карета, где я нашла продовольственные карточки и много всякого хлама 20-30-х годов. Это корабль. Это любимая игра моего двоюродного брата, он в переднем ряду. Меня сажали сзади. Я не имела права встать, если капитан не прикажет. А капитан мой брат. Почему он это любил – его дядя был моряком, брат его деда был капитаном ещё в Первую мировую войну, т.е. они были сдвинутые на морских делах. Сами выкладывали корабль, потом убирали. Сами сигналы подавали. Мне говорили: «Говори ту-ту». «Сам ты ту-ту, никаких ту-ту, уйду, не буду с вами кататься!» Им было интересно, мне – нет.

Вот кучка моих закадычных друзей. У нас в семье фотоаппарата не было, фотографировал папин ученик. Иногда папа просил прийти пофотографировать.

«Мне вообще запрещалось общение с мальчиками»

Давайте поговорим сейчас немного о вашей школьной жизни, о каких-то событиях, о важных людях для вас, в том числе об учителях и одноклассниках.

26-я школа до сих пор много для меня значит. Не знаю почему, ничего особенного у нас там не было. Но школа была замечательная. Во-первых, она была очень удобная. 26 школа ― это же теперешнее здание МФЦ. Правда, все внутренности вынули и переделали. В наше время это была такая типичная школа, очень хорошая, классическая. И учителя были, я бы сказала, с классической методикой преподавания.

Пришла я обратно ещё в начальную школу, в четвёртый класс. Что меня тогда поразило: ребят стало очень много. Дело в том, что за те три года, что я училась в другом месте, стали застраивать улицу Шилова. И туда приехало много людей с детьми, и очень много в нашем классе оказалось именно этих приехавших из разных мест, потому что там квартиры давали, в основном, детям бывших военных.

Класс был дружный на тот момент. Всё было прекрасно. Меня немножечко смущала моя первая учительница. Она действительно была первой учительницей, но это была такая старорежимная женщина, этакая матрона. А учительница, у которой я училась с середины первого класса, второй и третий, была молодая женщина, прогрессивная. Она такие приёмы использовала в работе, которые мне как учителю уже в дальнейшем предлагали использовать где-то уже в 80-е годы. Прекрасная женщина – Комалькова Валентина Ивановна, чудесная женщина, часто её вспоминаю.

В пятом классе уже началось обучение предметное. Классным руководителем назначили учителя математики. Учитель прекрасный, но больше ничего говорить не буду, все-таки немножко добавлю негатива. Класс, который был в начальной школе ещё дружным, распался на группки, стало проявляться наушничество. Всё, о ней больше ничего.

Учитель русского языка и литературы Лебедева Любовь Алексеевна. Про неё вообще в городе говорили: «Это корифей». Опять же, как учитель прекрасна. Как человек ― человек настроения. Но я ей очень благодарна за то, что она многому меня научила. Она научила меня говорить. Если я достаточно внятно сейчас выражаю свои мысли, то это заслуга Любови Алексеевны. Русскому языку учила дотошно, требовала доскональной проработки материала. Извините, я говорю казённым языком как учитель.

Но, опять же, методика, которую она использовала, была очень современной. Не знаю, как насчёт сегодняшнего дня, но до конца XX века это считалось прогрессивным методом преподавания. Т.е. учитель с большой буквы.

Учитель английского языка… я помню её имя, фамилию, но не буду называть. Дело в том, что я её знала ещё до 5 класса. Моей маме очень хотелось, чтобы я начала изучать английский язык, и она водила меня к ней заниматься (не она к нам приходила). Не буду рассказывать, как проходили эти занятия. Она научила читать меня, маленькую девочку, показав азы. В школе было то же самое. В общем, для меня это был урок отдыха, потому что читать я умела, всё остальное я добывала сама. А вот остальные ученики почему-то очень любили этот урок. Может быть, потому что английский был экзотикой в начале 60-х, и я была как-то в стороне от всех остальных одноклассников.

Интересный момент, почему мама хотела, чтобы вы изучали английский. Это как-то действительно для того времени нестандартно.

Она меня и в музыкальную школу отдала, и на английский.

Это фактически репетиторство дошкольное?

Да. Я сама хотела заниматься спортом. Мама не позволила, она не разрешала мне записаться ни в одну спортивную секцию.

Вы для себя это как-то объясняете?

Она говорила: «Там же будет мальчики ― нет!». Мне вообще запрещалось общение с мальчиками. Она, например, когда я пришла снова в 26-ю школу, пришла к учителю и сказала: «Чтобы Алёна сидела с девочками, никаких мальчиков чтобы не было вокруг». Когда мы перешли в пятый класс, вначале мы сели так же, как в начальной школе. Но потом классный руководитель все-таки такая прогрессивная в этом плане оказалась. 1 сентября мы приходим (а 1 сентября было учебным днём, не как сейчас), стоим классом, ждём. Она открывает дверь: «Входите. Кто куда хочет, тот туда и садится». В тот раз я случайно оказалось вблизи двери, вбежала в класс и заняла место, о котором всегда мечтала: то, что называется камчатка ― дальний угол у окна. В дальнейшем, включая 10 класс, никто даже не пытался занять это моё место, хотя претендентов было много.

«Эти его плюсики я никогда не забуду»

Об учителях. Любимый учитель, не только мой, всех наших ребят в классе и в школе, был учитель географии. Звали его Иван Антонович, фамилия вылетела. Чудесный человек, фронтовик, добрейший человек. У него тоже была своеобразная методика. Как он нас мотивировал? Вы же знаете, что такие вот предметы, вроде бы второстепенные, никто не учит, и на уроках ерундой занимаются. А на его уроках все были полны внимания. У него была такая система: в начале урока опрос по домашнему заданию, это всё традиционно, а потом он доставал свою тетрадь (эдакая бухгалтерская книга), у него там были списки всех учеников всех классов, в которых он преподавал, открывает наш класс… Классный журнал отдельно, это само собой. Мы там были все записаны и разграфлены по дням, по числам. После того, как официальный опрос был закончен, после того, как он объяснил новый материал, он начинал нас выдёргивать по одному. Вернее, мы сами выскакивали, как из шкатулки пружинки. Задаёт вопрос по теме: руки все тянут. Отлично ― поставит плюсик. Мы собирали плюсики. Иногда за урок некоторым удавалось заработать 5 плюсиков. 5 плюсиков это 5. Если ты слушал внимательно, тянул руку, но у тебя один минус ― 4. Если тебя Иван Антонович поймал: раз ― минус, два ― минус, он больше тебе не спрашивал и ставил сразу в журнал двойку. Но это было редко. Все знали географию. Он не просто вопрос задавал, он ещё гонял по карте, так сказать. Большое достижение этого учителя ― он научил нас ориентироваться на карте мира. И по политической карте мы путешествовали, и по физической карте мира, карте СССР. Всегда было интересно. И рассказывал он интересно. Одним словом, замечательный человек. Эти его плюсики я никогда не забуду.

Кстати, когда я работала в сельской школе, было посвободнее, я в некоторых классах эту же систему ввела с плюсиками. И вы знаете, какой потрясающий результат!

Это что-то вроде спортивного интереса?

Конечно. Когда ученик уже понимает, что он что-то может, зарабатывает эти плюсики («Ага, я знаю!»), и это интересно, уже начинается действительно обучение нормальное.

Физкультура. Никогда не любила, потому что мама не разрешала записаться в спортивную секцию. Но уроки не прогуливала. Учитель был прекрасный – Игорь Николаевич Мездриков, тоже фронтовик, добрейший души человек. Он был строг к тем, кто отлынивал. Но если что-то не получалось, «двойки» он не ставил. Он предлагал на перемене пересдать, или приди после уроков пересдай, или, если хочешь, у него вечером секция – придёшь позанимаешься. Самые тёплые воспоминания, замечательный человек.

Все эти учителя у вас были в средней школе вплоть до старшей? Они не менялись?

Нет. География была по 10 класс, физкультуру так Игорь Николаевич и вёл до конца, и русский, литература, в старших классах уже литература… Вернусь к литературе, такой момент, может быть, кому-то будет интересно. Каждый год в сентябре на одном из первых уроков Любовь Алексеевна давала во всех классах, где она работала, один и тот же диктант. И она потом хранила эти диктанты, анализировала и выдавала перед классом: «У тебя прогресс. А ты что, писать разучился?». Вот в таком плане. Причём помню пятый класс: у нас класс был сильный, хорошие дети, в основном, всякие, не в том плане, что они были плохие, но просто у кого-то домашняя подготовка, у кого-то действительно способностей больше, но в целом класс был очень хороший. И вот она дала нам этот первый диктант, приходит на следующий урок: «Вы молодцы, вы у меня написали лучше десятиклассников». И нам было приятно. Может быть, она нас так мотивировала, но приятно было это слышать всем, все были довольны. Там у кого-то была двойка, но бывает, ничего страшного, она по этому поводу ничего не сказала. Чтобы вот так что-то вспомнилось, не могу сказать.

«На школьные вечера приглашали курсантов»

По каким поводам устраивались классные вечера?

Это были чаепития. Позже стали называться «Огоньками» перед праздниками. В конце первой четверти, это было перед 7 ноября. Это не было какое-то политизированное мероприятие, но говорилось: к годовщине Великого Октября. Просто мы пили чай, танцевали под какую-то музыку, под пластинки. Где-то с 8 класса – танцы в спортивном зале для старшеклассников.

В это же время, может быть, это и раньше было, просто меня это коснулось, когда я в восьмой класс перешла, на эти общешкольные вечера (бывал осенний бал, зимний бал и перед 8 Марта) приглашали курсантов артиллерийского училища. Они как бы над нами шефствовали. Девочки буквально с ума сходили, бежали в парикмахерскую, красили ногти и прочее, и прочее.

Вы бежали?

Нет. Мне не разрешали. Но мне, честно говоря, и не хотелось.

Курсантов, наверное, всё-таки приглашали уже после восьмого класса?

Да. Их приглашали в школу, но на этот бал допускали, начиная с 8 класса. И опять-таки – никакой политики: музыка, танцы, иногда курсанты нам небольшой концерт давали, в основном, песни, когда я училась в десятом классе, уже у них что-то типа музыкального ансамбля было. Мило. Приятно вспомнить.

Много раз мы ездили в Москву в театр. Это заслуга учителя русского языка и литературы. Она какими-то способами доставала билеты, хорошие, на хорошие спектакли. Благодаря ей за школьные годы я раз пять побывала в Большом театре. Причём она умела достать. Она нам говорила: «Хотите поехать на оперу «Борис Годунов»? Два варианта: Кремлёвский дворец съездов или Большой театр». Кто-то: «Дворец съездов». Она говорит: «А вы подумайте». Тишина. Я поднимаю руку: «А можно в Большой театр?». «Конечно, мы поедем в Большой театр». Может быть, у неё уже были билеты, но я была счастлива. Тогда в Большой театр было попасть очень сложно. В Малый театр один раз она нас только возила, но он произвёл на меня такое колоссальное впечатление, что потом, ещё школьницей, я раз в месяц, а иногда и два ездила в Москву, ночевала у родственников, они мне покупали как раз билеты в Малый театр, и я ходила в Малый театр. Однажды мне безумно повезло, это был конец 1960-х, я попала на спектакль, где главную роль исполнял Игорь Ильинский. Это что-то потрясающее! Я до сих пор помню. И раньше, и сейчас особенно слушаешь театральных актёров – у них не голоса, а какой-то визг. Они форсируют звук, у них какие-то неестественные жесты, а он, хотя это был спектакль «Свадьба Кречинского», это же комедия, он настолько серьёзно это играл, тем не менее, вызывал в зале смех в нужных местах, сам иногда смеялся. Ему уже лет-то было много, очень много, но такой актёрской игры я больше не видела ни у кого.

«Арбат. Ночь. Это другой мир»

Хотя помимо Малого театра я часто ходила (опять-таки в школьные годы, где-то начиная с 1965-67 и далее, в начале 1970-х) в Вахтанговский театр. Родственники жили наши на Смоленской площади. Это громко звучит, но они жили, когда там прямо напротив Министерства иностранных дел стояли бараки двухэтажные. Они жили в коммуналке в одном из таких бараков. Жуткая теснота, но всегда меня привечали, я спокойно могла в субботу вечером после обеда, после школы приехать, сходить в театр, переночевать у них, иногда в воскресенье на какой-то спектакль ходила. А Вахтанговский театр в двух шагах от Смоленской площади. И самым большим удовольствием после представления, после спектакля для меня было идти обратно к ним пешком по Арбату. Арбат. Ночь. Это другой мир. Это не Коломна! Арбат тот старый, ещё до того, как Арбат стал пешеходным. Редкие машины, такие древние «Победы», ЗиМы. Арбат был престижный район всегда. Арбат, Вахтанговский театр ― это тоже со мной на всю жизнь. Я весь репертуар посмотрела абсолютно, на некоторые спектакли ходила по несколько раз, настолько часто, что меня даже уже признавали билетёрши, со мной здоровались: «Вы опять к нам?». А я девочка ещё была.

Возвращаюсь к учителю. Именно она привила любовь к театру. Я ей очень благодарна.

В музеи вы выходили, коломенские или московские?

В Коломне я была любительница ходить в краеведческий музей. Он располагался в церкви Михаила Архангела. Безумно любила! Вход чуть ли не пять копеек стоил. Я доезжала на трамвае до конечной остановки, шла в музей, гуляла там. Народу, как правило, никого не было, вообще никого, я иногда бывала там одна, особенно любила заходить в зал, где представлен русский быт XVIII века, XIX, начала XX, и просто там отдыхала. Все залы осматривала многократно. Это я любила.

Сама атмосфера нравилась, вещи?

Да. Я вообще человек любопытный, я там изучала каждый экспонат, читала все надписи, те, что висят на стене, я всю информацию прочитывала, смотрела.

В Москву… Я даже не помню, возили ли нас в Москву в музеи. С мамой я ездила много раз именно в музеи. Она возила своих учеников. Я за это ей очень благодарна. Я ещё была дошкольницей, когда она начала брать меня с собой, когда ездила в Третьяковскую галерею. Обязательно. Какой-то класс – не один и тот же, а по уровню, 8-9 класс… Изучалась на уроках истории тема русской культуры, и два раза в год она везла детей, и я ездила. Сначала мне страшно не нравилось там, я не понимала эту живопись. Дома у нас очень много было и ещё осталось альбомов по искусству. Я любила смотреть то, что посвящено эпохе Возрождения. Русское искусство я не понимала, особенно зал, где висит Андрей Рублёв: есть же красивые иконы, а это некрасивые – вот такое у меня детское впечатление. Не понимала совершенно.

Потом уже, может быть, раз на пятый я оценила. И уже идёт экскурсии, а я от них отстаю и останавливаюсь в тех залах, которые мне нравятся больше всего, смотрю, читаю все надписи, хотя я их уже, наверное, знала наизусть. Так я в Третьяковскую галерею ездила сама потом и своих учеников возила.

Пушкинский музей ― это потрясающее, конечно, впечатление! На меня он гораздо большее впечатление производил, чем Третьяковка. Хотя сейчас наоборот, сейчас Новая Третьяковка меня впечатляет, люблю современное искусство.

«Абакумов был, честно говоря, шпана»

Вспомнила, заговорила об искусстве – и чуть не забыла ещё об этом просто замечательном человеке. У нас учителем рисования был настоящий художник (Н.И. Бодрягина – ред.). Кстати, он разглядел нашего академика живописи Михаила Абакумова – тот был его учеником. Он его пригласил в свой кружок в Дом пионеров. Меня, кстати, мама тоже туда не пустила. Он меня хвалил, учитель, но не пустила меня мама в этот кружок: там одни мальчики. Я так жалею, это такое упущение. Он же не только учил рисовать, он учил искусству, учил понимать живопись, учил понимать вообще окружающий нас мир. Это был чудный человек! Я его вспоминаю – у меня слёзы наворачиваются. Как он умел увлечь! К нему мальчишки тянулись. У нас в классе много учеников было средних. Вы, наверное, в курсе, что это район не очень хороший. И Абакумов был, честно говоря, шпана, но он буквально на глазах преобразился.

Абакумов жил в доме, который окнами выходил на трамвайную остановку на ул. Пионерской: когда едешь из города – остановка «Пионерская», она всю жизнь там была, а его дом стоял впритык к этой остановке, окна выходили на эту площадку. И очень часто, когда мы учились во вторую смену, мы возвращались домой по Гражданской как раз, мимо его дома. Я не скажу, что он нас поджидал, моих одноклассников – наверное, кто пойдёт, с тем он и пошутит: открывал форточку и кидался чем ни попадя. Во взрослых нет, а вот именно в учеников 26-й школы. Он на два года меня старше. Он закончил 8 классов и в художественное училище поступил опять-таки с подачи учителя.

Кстати: Дом пионеров – вы не смогли никакие кружки там посещать? Мама не разрешала?

Не разрешала. Я туда просто ходила с папой в дошкольном возрасте. Когда уже в школу пошла: «Нет, я с папой не пойду!». Он просто меня водил. Он ходил туда к Радищеву, они были хорошо знакомы, не скажу, что дружили, они общались.

Дом пионеров был тогда на улице Пионерской, около парка?

Да. У них было много общего с Радищевым. Он придёт туда, к Андрею Павловичу в коморку – иди на любое занятие, пожалуйста, никто не возражал. Я пришла в любое место, села слушать, что-то там делаю со всеми, а папа с ним общался. Потом это прекратилось. Вообще обстановка там была замечательная, в Доме пионеров, так всё по-домашнему.

С этим местом связана трагедия одного моего родственника. Я упоминала фамилию Богоявленский. Это был муж моей тёти, а у него, Николая Петровича Богоявленского, была родная сестра Галина Петровна, по-моему, они даже близнецы. У Галины Петровны был сын. Жили они рядом с Домом пионеров, не знаю где, у них дома я никогда не была. Звали мальчика Юра Богоявленский. Однажды он пошёл в Дом пионеров, а там наверх вела такая крутая лестница, он катался на перилах, скатился на перилах, но не удержался, упал, ударился головой об каменный пол и погиб. С тех пор на этих перилах и вообще в общественных местах в нашем городе на перила стали набивать такие шишечки, именно после его гибели. После этого мама сказала: «Вообще не ходи, даже с папой, он же там тебя за руку не держит».

К Радищеву в его кружок вы не попали? Вы были младше?

Нет. Когда я приходила, он был свободен, они с папой о чём-то разговаривали, общались, два фронтовика, двое мужчин. Радищев был постарше папы немного.

Пару раз я туда ходила в связи с чем: Андрей Павлович к нам в школу приходил, агитировал в свой кружок. Нам организовал классный руководитель коллективный поход в Дом пионеров, чтобы поприсутствовать на его занятии. Кто-то стал потом к нему ходить, а мне не понравилось. Ничего не хочу сказать плохого, но мне не понравилось. Я сказал, что не буду туда ходить. Может быть, я хотела идти в ИЗО, а это шло вразрез с моими желаниями, я не пошла к нему. Но помню его прекрасно. Зрительно очень интеллигентный человек, таких вообще в Коломне в то время по пальцам пересчитать, он был как бы с другой планеты, прекрасный человек.

Хотела в спортивные секции ходить. Меня приглашали, буквально меня тренер остановил на улице, приглашал в секцию волейбола на стадион «Авангард». Я прибежала домой, маме говорю, а мне был устроен такой концерт – категорически нет. Ещё куда-то я хотела, на коньки. Мама сказала: «А ты знаешь, как они тренируются? Вот они эти круги наворачивают, ногу за ногу заводят, у тебя же ноги будут кривые». Это правда. Со мною в классе была девочка, которая пошла на коньки. У неё были нормальные ноги. Она успехов не добилась, но она заработала кривые ноги. Это совершенно серьёзно. Все пути были отрезаны в итоге.

В итоге в музыкальную школу я ходила, но я её прогуливала, мне было неинтересно.

Где в то время находилась музыкальная школа?

Там же, где сейчас музыкальное училище. Первый этаж был музыкальной школой, а музыкальное училище располагалось на втором этаже. Ещё никаких пристроек не было. Красивое такое здание, мне нравилось туда ходить: атмосферно. Но посещать занятия мне не нравилось.

«Это было просто райское место для всех»

Как развивался город в 1960-е? Что происходило в Старом городе, как он выглядел? Что происходило в Голутвине, в парке Мира…

Парк Мира. Когда мы переехали на улицу Гагарина, она была тогда Сталинградской, представляла собой вблизи проспекта Кирова редкую такую застройку, по нечётной стороне было два четырехэтажных дома: 21 дом, наш был 19, дальше тянулся пустырь почти до больницы, но там был дом, стоящий торцом к улице Гагарина. Если брать территорию от улицы Гагарина до улицы Октябрьской Революции, это был рабочий посёлок.

Мне безумно нравились эти дома! Они выглядели так уютно. Правда, те дома, которые внутри этого квартала, этого пространства, они такие простенькие были, но всё равно там у меня было очень много друзей, десятки. Естественно, всё свободное время я проводила во дворах. Рабочий посёлок был такой же, как сейчас. То, что вдоль дороги, это был пустырь совершеннейший. По правую сторону, если идти от проспекта Кирова, были бараки одноэтажные. В начале 60-х начали их сносить и строить эти жуткие панельные «хрущёвки». Сколько их там… даже не могу вам сказать. Их возводили буквально перед нашими окнами. Окно нашей комнаты (не говорю квартиры, потому что у нас была одна комната) выходило на улицу, а кухня во двор, под окном круглосуточно шёл монтаж (я не назову это строительством) этих панельных «хрущёвок». Некоторые коробки возводили буквально за неделю. Потом их так же очень быстро заполняли внутренностями, и мы между собой, я имею в виду не взрослых (с взрослыми на эту тему не разговаривали), ровесников, друзей, говорили: «Как же там внутри, как же можно дом слепить вот так?». Они даже нам, подросткам, казались совершенно хлипкими и неудобными для жилья. Это застраивалось до середины 1960-х панельными домами.

Потом, начиная с того места, где сейчас «Гарант» (это здание там было, там было какое-то учреждение, не помню какое), после него начали строить дома уже кирпичные, тоже «хрущёвки», и дальше эта застройка шла по чётной стороне улицы Гагарина до парка. Парк Мира на моей памяти всегда был такой. Не могу точно назвать, в каком году его заложили: то ли 47-й, то ли 48-й год. Когда мы приехали, выходишь на улицу или двор рабочего поселка – дорога унылая, она тогда не была ещё даже заасфальтирована, длиннющий пустырь до больницы. А немножко пройдёшь – и там зелень, парк был ухоженный, там были каштаны, нигде каштанов ещё не было. Кстати, каштановые аллеи, которые на Парковом проезде, потом засаживали, потому что в начале 60-х там просто засыпали глиной овраг. Овраг был с противоположной стороны улицы Октябрьской Революции и прямо до парка. Видно, дальше он тоже шёл, но его засыпали, когда парк Мира заложили.

Когда я училась в первом классе, ходила в первом классе в 9-ю школу, я попала зимой – это была последняя зима этого оврага – на самое весёлое, наверное, время моей тогдашней жизни. Возвращаясь из школы, мы в этом овраге катались с ледяных склонов. Это был овраг глубокий. Мы садились на портфель и съезжали. Но детей было очень много. Во-первых, жители окрестных домов, во-вторых, ученики 9 школы, даже взрослые ходили кататься в овраг. Мы там часами катались. Мне, кстати, потом всегда попадало: «Ты вся грязная, ты мокрая!». Ещё мама не видела, что у меня в портфеле творилось – снег-то туда попадал. Однажды она увидела, с тех пор я каталась уже не на портфеле, а на одежде, за это мне попадало ещё больше. Но катание в этом овраге ― это счастье, это веселье! Это была зима 1960 года.

В 1961 году я уже не ходила по улице Октябрьской Революции, но по Гагарина-то я ходила: он был засыпан, там ничего вообще не росло. После этого оврага, который стал называться Парковым проездом, стояли два прекрасных кирпичных дома: Парковый проезд, дом 3 и Парковый проезд, дом 5. Дом 5 был Г-образный, часть его была по Парковому проезду, другая часть шла вдоль улицы Гагарина, там были шикарнейшие квартиры. Дальше был стадион «Авангард», а вот напротив парк. Это было любимое место не только тех, кто жил на улице Гагарина: с Репни туда ходили, с Ленинского посёлка. Ленинский посёлок – это район, который, когда застроили его, стал улицей Ленина (и выше, вплоть до улицы Зелёной), здесь были частные дома в огромном количестве, и вот все ходили в парк. Это было просто райское место для всех. Чистота идеальная, и там росли каштаны, а потом уже каштаны, которые высадили там, переселили частично, использовали саженцы на Парковом проезде, там стала каштановая аллея. Это уже было ближе к концу 60-х.

В парк Мира ходили зачем? Просто прогуляться?

Да. Аттракционы там появились, наверное, когда я школу заканчивала, я так год-то не отслеживала, может быть, в 1968 году. В 1969-м, по-моему, «чёртово колесо» появилось и кое-какие аттракционы. В конце 60-х там и кафе построили. А до этого было просто. Фонтан, чаша ― это тоже конец 1960-х. Когда мы туда попали, это начало 1960-х, этого не было и, честно, было лучше. Там можно было сидеть на траве, играть. Хотя дорожки все были намечены, они не были заасфальтированы, они были засыпаны гравием, но частично. И даже некоторые были дорожки, как в цивилизованных странах: не прямые, а как люди ходили, намечали дорожки. Меня, кстати, это поразило, когда я в 1970-е годы ездила на море в Эстонию: Приморский парк города Пярну – там все дорожки извилистые, изгибами, как жители местные протоптали их, протопчут основательно, власти раз – и засыплют их гравием. Вот такие дорожки были в парке Мира, но это недолго, их заасфальтировали. Наверное, это хорошо.

А зимой там катались на лыжах?

Да. Зимой мы катались на лыжах. Причём это был единственный вид спорта, который был мне не просто доступен, а в котором у меня были некоторые успехи. Начиная с 1960-х, я каждую зиму с подружками – три закадычные подружки у меня были – ходила туда. На лыжи становились прямо у дома (они жили на рабочем поселке, я в доме 19 на улице Гагарина). Мы на лыжах шли по дороге, машин практически не было, её не чистили, там был снег, и была лыжня именно на проезжей части. Тротуаров не было. Мы доезжали до парка Мира и по внутреннему периметру каждый день давали по 4-5 кругов. А это о-го-го сколько! Каждый день после школы, в любую погоду, в мороз, в оттепель мы ходили туда на лыжах. Это развлечение, и я ощущала, как это здорово – движение на воздухе, движение зимой!

Взрослые после работы тоже туда ходили кататься. Мы накатаемся, уже все распаренные, нам жарко, варежки все мокрые, мы их не знаем, куда деть, бросаем, иногда забываем. Приходят взрослые в лыжных костюмах. Лыжные костюмы были трикотажные с начёсом, вниз туда что-то поддевали. Лыжные шапочки тоже трикотажные, может быть, видели в старых документальных фильмах (или не только документальных) на конькобежцах – вот в таких шапочках взрослые люди катались. Это было начало 60-х. К концу 60-х уже появились курточки, вообще стало как-то не так: люди приходили покрасоваться. И появились собаки. Когда появились собаки ближе к концу 60-х, мы перестали туда ходить.

Каких пород собаки?

В основном были овчарки. В 50-60-е годы люди держали дома овчарок. В маленьких квартирках. Вы знаете, какой от них запах? Чудовищный!

Это была мода?

Наверное. А может быть, других собак как-то не было. Овчарок держали. Некоторые держали каких-то комнатных собачек, но это было принято в семьях военных, это болонки были.

Тротуар выкладывали пленные немцы

Что в то время происходило с районом Голутвин?

Мы туда переехали в 1968 году.

А куда именно?

Это «хрущёвки». От трамвайной остановки, от углового дома, где теперь торговый центр «Пикник». Мы жили на Окском проспекте. Дом номер 1, на первом этаже был «Книжный мир». Дом номер 3 чем был знаменателен: в торце дома, противоположного Голутвину, было ателье «Пушинка». С ширпотребом было плохо в магазинах, и там были очереди на то, чтобы связать хоть что-то.

Именно связать? Не сшить?

Это было ателье трикотажа. Но такой был трикотаж, конечно, ширпотребный. В моду вошли олимпийки – такие василькового цвета, сюда молния вставлялась. Мои одноклассники все навязали себе там такие олимпийки. На физкультуру стали ходить в этих олимпийках. В 10 классе все удивлялись, увидя меня рядом: «А ты чего, тут живёшь?». Да, в конце школы я уже там жила. Потому что они-то все жили или на Шилова, или на Октябрьской. Следующий дом – номер 5 – был наш, в котором я жила. Там не было никаких заведений. Следующий дом построили годом позже, после того, как мы въехали. То есть строительство, застройка Окского проспекта вот этими пятиэтажками серыми началась с дома номер 1 с середины 1960-х. Потому что вот наш дом был построен в конце 1967 года, отделывали его впопыхах в начале 1968-го. Мы въехали в мае, хотя можно было въехать раньше, ордер получили раньше, но папа заболел, попал в больницу, и было не до того. Где-то месяца два мы не въезжали. Он так в эту квартиру и не въехал…

Следующий дом, ему дали номер 5А, построили в 1968 году, в конце, наверное, в октябре, потому что на торце дома, опять-таки противоположном Голутвину, из красного кирпича выложен комсомолец, вернее, голова комсомольца, – держащий то ли серп, то ли какое-то оружие, и цифры: 1968, то есть это к 50-летию ВЛКСМ было выложено панно.

Следующий дом – 7 – по Окскому проспекту был почему-то построен раньше. Что меня поразило, когда мы переехали на Окский проспект: в то время вдоль наших домов тротуар был выложен не асфальтом, а плитками, которые выкладывали ещё немцы пленные. И было такое наслаждение идти по этим плиткам! Это был тёсаный булыжник. Ровненько-ровненько! 20 лет прошло, в 1947 году это выкладывалось. По этой булыжной мостовой я ходила до пересечения с трамвайной линией. Потом там же озёрская ветка железнодорожная, дальше спускаешься по Окскому к Оке, там тоже была эта же самая плитка или булыжник. Просто гуляешь и чувствуешь: попала в другой мир. Дело не только в булыжнике. Знаете, какой был ухоженный Окский проспект! Начиная с дома после 5А, там ещё был дом номер 7 (сейчас ужасный, оштукатуренный), коммунальный такой дом, перед ним был ухоженный газон. Металлический штакетник был всегда покрашен, там что-то высаживалось, причём не жителями – это коммунальщики высаживали, в идеальном состоянии. Этот длиннющий дом упирался в арку, а за аркой был дом военной элиты, там жило несколько генералов отставных. Такая публика была сверхкультурная. Их двор вообще был отгорожен от всего остального района.

Дальше переходишь улицу Дзержинского, под высоковольткой (там же высоковольтная линия) – «Станкостроитель», в 1950-1960 годы это был кинотеатр, а до этого был рабочий клуб – это как раз здание эпохи конструктивизма. Пока его не изуродовали переделками, он производил прекрасное впечатление. За ним был сад Станкостроителей (не парк, не сквер). Может быть, он назывался парком, но все местные жители называли его садом: «Пойдём в сад». Потому что он действительно был как сад. Там огромное количество, больше всего там росло жасмина (неразборчиво). С конца мая и где-то до середины июня этот аромат жасмина долетал даже до Голутвина. Там было столько кустов жасмина! Аллейки, посередине фонтан был, старый фонтан, типа как в сквере Зайцева. Плюс это был такой культурный сквер или парк, или сад: там был клуб шахматистов, там была библиотека, там был какой-то зал для игр, бильярд стоял для детей (во всяком случае, когда я застала, бильярд такой детский был), какие-то настольные игры. Всё там было культурно. Вход туда был платный, билет стоил пять копеек в начале 1960-х.

В конце 1960-х это снесли, разрушили фонтан, поломали скамейки (скамейки там стояли с гнутыми спинками, очень удобно на них было). В конце 1960-х начал приходить в запустение парк. Когда его разрушили, там образовался пустырь, убрали ограждение, оно было перед теперешним ДК «Коломна». За этой оградой стояли частные гаражи каких-то VIP-персон. Как только убрали одну стенку-изгородь, образовался этот пустырь на месте клуба, всё начало рушиться.

Потом, в середине 1970-х, КЗТС – это был подведомственный ему сквер – задумал установить там аттракционы. Даже начали ставить, завезли, но на этом всё закончилось. Их так и не установили, этот металлолом стоял там лет десять. Потом, в 1980-е ― это вообще кошмар. Сейчас гордятся, что окультурили, сквер Окский его называют, да, там неплохо, туда местные мамочки, бабушки ходят с детишками… Это всё хорошо, но это один угол в сторону Голутвина. Посредине этого райского, можно сказать, уголка руины культурного центра. Там собирались какой-то культурный центр построить, бросили, не построили. Там вообще ужас творится, даже говорить не хочется. Рядом с детьми эти развалины. Дальше ничем он не огорожен со стороны ДК. Зато ДК «Коломна» теперь огородили, всё за решёткой. В общем, часть сквера Окский сейчас приятное, хорошее место.

Дом военной элиты

Вы говорили про военную элиту…

Дом по Окскому проспекту, который я упомянула, где жило несколько генералов. Они настолько радели за экологию своего двора и окрестностей! У них у всех были машины, «Волги», они держали их в тех гаражах, которые были за оградой, которой потом не стало, сквера.

Они работали в наших бюро тех самых?

Нет. Были несколько уже таких престарелых генералов, которые воевали во время Великой Отечественной войны, на пенсии. Были военные помоложе, которые въезжали позже, выходили в отставку. Эти работали, как правило, военпредами на предприятиях. На КБМ кто-то из них работал военпредом – знала нескольких таких, вернее, их детей, потому что их дети такого же возраста, рядом же жили. Кто-то работал на Коломзаводе.

Они были по статусу военными пенсионерами, но были заняты?

Да. Гаражи у них были через парк: ни бензиновых запахов, ни грязи, ни железок. В то же время близко, они ходили в свои гаражи через сквер. У кого-то это были персональные машины с шофёром, подъезжали к ним во двор.

Как вы получили квартиру с Гагарина на Окский проспект?

На Гагарина была одна комната в общей квартире. Сразу же мама с папой встали в очередь на расширение. Практически десять лет стояли в очереди на расширение. В начале 1968 года дали двухкомнатную квартиру: «хрущёвка», безумно тесная, но кухня, санузел совмещённый. Кстати, я вам сейчас скажу: гораздо лучше иметь совмещённый санузел, чем позже стали строить «хрущёвки» с отдельным санузлом ― такой пенальчик, в некоторых локти не расставишь. Не знаю, если хозяин или хозяйка плотного телосложения, как они там вообще помещаются. Ванна тоже пенальчик, как люди раздеваются, одеваются? Мои подружки в таких квартирах тоже жили.

В Коломне жил герой Советского Союза Быковец. Его дочка Аля Быковец училась со мной в одном классе. Сначала им дали квартиру на Шилова, потом на Ленина трёхкомнатную, потом ещё где-то. Но это были трёхкомнатные с раздельным санузлом. Помню, я к ней пришла, она душ принимала. И вот она выходит в одних трусиках: «Извини, там даже одеться невозможно». Ей мама подаёт халатик. Такая ванная комната, что только ступить, шагнуть в ванну, принять душ и сразу оттуда выйти.

При переезде как ваши ощущения изменились? Это вы рассматривали как улучшение?

Разумеется. Во-первых, отдельно. Во-вторых, всё-таки две комнаты. Я сразу оккупировала одну комнату, сказала, что это моя. Папа уже не въехал, он умер. Квартиру дали с учётом его, но он уже туда не попал. Мама с братом в большой комнате, но она не возражала. У меня была моя комната, это вообще была моя мечта, чтобы хоть как-то, хоть какое-то личное пространство.

«Мне нравилось тогдашнее запустение»

Куда вы ходили гулять, в Старый город?

В Старый город. Как раз туда ходили, туда ездили. Как он выглядел в 1960-е годы… Как и в 1950-е годы, центр города был ухоженным.

Центром вы называете то, что вокруг кремля?

Для меня центр города от проспекта Кирова по улице Октябрьской Революции, площадь Двух Революций. На посад уже не ходила. На посад ходила с бабушкой. Дедушка любил ходить по посаду, потому что там прошла его молодость, там жила его любовь.

Любила ходить в кремль. Ещё и потому, что мне нравилось тогдашнее запустение. Это было всё такое настоящее, аутентичное. Сейчас я не могу гулять по кремлю. Эти все подделки а-ля-рюс ― это не моё.

В кремле жили родственники. Там жил мамин племянник ― сын её старшей сестры, я её уже не застала, она умерла до моего рождения за четыре года. Они жили в кремле на улице Казакова. Ходила часто к ним и с мамой, и сама. Просто мне нравилась атмосфера, мне нравился дом, в котором они жили. Дом такой прекрасный, с резными наличниками…

Он сохранился?

Да. Такой красивый дом!

Это не тот, где сейчас музей?

Да. Их квартира состояла из двух комнат и кухни. У них в квартире была голландская печка дореволюционных времён, естественно. Дом-то вообще был старый-престарый. Переход из одной комнаты в другую был в виде арки – мне безумно нравилось. Меня вообще архитектура, внутреннее убранство с детства всегда занимали. Я просто приходила, иногда поговорю с дядей (двоюродного брата редко бывало можно застать, он больше приходил к нам), просто сидела, впитывала эту атмосферу. Как они оказались в этой квартире? Брат дяди в первые годы советской власти – сразу, как большевики взяли власть, – был редактором какой-то коломенской газеты, то ли «Коломенский большевик», то ли… Я не задавалась этим вопросом. Но ему выдали эту квартиру, ему было по штату положено. Потом жил там Борис Смоленский ― его брат, ― и там жила мамина сестра, когда вышла за него замуж.

Это какие годы?

Выдали, как главному редактору, сразу после революции. Где-то даже не в 1920 году, а даже 1919 год. Так они и жили. Когда он сам умер, я не знаю…

Дом принадлежал одной семье?

Нет. Передняя часть – она как бы на двоих. Была их сторона ближе к центру Коломны. Во второй половине передней не знаю, кто жил. Дальше был клубок комнат, квартир нагромождение, там жила уйма народу.

Это был вариант коммуналок?

Да. Передняя часть была на две семьи. Я знаю часть, где жили мои родственники, а другую не знаю, даже не представляю, кто там жил.

Как в таком случае распоряжались землёй при доме? Тоже совместно?

По-моему, там они ничего не выращивали. Может быть, куда-то вглубь, в сторону Москвы-реки, ведь улица Казакова идёт параллельно Москве-реке… Я туда не заходила: в ворота войдёшь через калитку – сразу их крыльцо.

 «В кремлёвской стене жили люди»

Монастырские стены совсем рядом, в каком состоянии они были в то время?

Обшарпанные, нормальные. Внутри были руины. Это свободная территория. Очень хорошо помню стену кремля, которая шла от Маринкиной башни. Сначала-то там вообще развалины и такой вот холм был прямо от Маринкиной башни, по-моему, он сейчас остался. Потом восстановили кусок стены. Дальше вглубь была стена кремля, в которой жили люди, и это был кошмар! Там, по идее, были кельи. Почему в кремлёвской стене, я не знаю. Стена была толстенная. Там жили люди, страшно! Там были такие, кто вообще непонятно, как попал, без прописки, скажем так. Много было бывших уголовников. Там творились кошмарные вещи, и вообще в кремле в тёмное время появляться было нельзя. Но это уже рассказывал двоюродный брат, бабушка рассказывала, если я засиделась у них дома летом. Летом так хорошо, я у них посижу, на Блюдечко схожу, пойду через понтонный мост на Пьяную луку. Летом там купалась. Кстати, иду туда купаться, плаваю час-два-три-пять часов ― есть не хочется, хотелось пить. Я в купальном костюме через мост иду к ним туда, на Казакова: «Дайте попить!». Если дома никого нет… У них на крылечко можно было войти особым способом, оно не запиралось. Там стояло ведро воды под фанеркой и кружка. Я попью воды – и обратно на пляж. Любимое место, конечно, было – Москва-река в той части города, кремль именно вот первозданный.

Вспомнила эту стену страшную. Страшные вещи рассказывали…

Хотя город был, в общем-то, закрытый, контролируемый.

Даже во всяких контролируемых городах бывали такие территории, о которых знали… Может быть, нужно было, чтобы такие территории существовали, они были под особым контролем, я так думаю. А может быть, некуда было деть оттуда людей, которым можно было жить в Коломне, но некуда было деваться. Кстати, вот бомжей-то я не видела в 1950-е годы, бомжи появились 1960-е. В городе Коломна бомжей не было, не видела никогда.

«Было очень много безногих в старой части города»

Кого я видела в 1950-е годы в огромном количестве ― это инвалиды Отечественной войны. Это было страшное зрелище. Неподалеку от нас жил такой человек, на улице Гражданской. Почему я так хорошо знаю: это был родственник учителя 9-й школы. Мама дружила со своими коллегами, тем более, жили поблизости. Я знала, что это родственник учителя 9-й школы. Он мало того, что калека: у него была одна нога, вторая выше колена отсутствовала, одна рука была до локтя, на другой не было кисти, кроме того, он был контуженный, говорить не мог. Ну, нервная система порушена. Летом его со двора выпускали гулять, он ходил по улице Гражданской, заходил на улицу Октябрьской Революции, как раз где наш дом был и соседние, что-то выкрикивал. Увидит детей – поднимал костыль, который он мог цеплять рукой без кисти, поднимал, размахивал… Мы его смертельно боялись. В 1960-е годы он был жив, потом он умер своей смертью, такие раны сказываются на продолжительности жизни. Но это вот калека, которого я знала.

Было очень много безногих в старой части города. Особенно на рынке, они там побирались. Были такие, которые с культями, на тележках, руки – культи, к ним были привязаны что-то вроде утюжков, они ими отталкивались. Десятки таких я видела. Потом, в 1962-1963 году, они все исчезли из города. Единственный калека, который остался, это родственник учителя 9-й школы.

Тогда это не обсуждалось?

Нет. Это все понимали. Ну, как понимали… Мы дети, кстати, даже этого не заметили. Может быть, потому что этот инвалид близкий к нам, которого мы знали, хотя и не знали, как его зовут, он оставался. Уже потом, когда разговор об этом поднялся, я вспомнила. Меня как громом поразило: ведь было их много, причём они были не старые, в 1960-е годы это были 40-45-летние мужчины-калеки…

«У всех были тонюсенькие талии»

Гуляли, помимо кремля, вдоль улицы Октябрьской Революции. Особенно такие массовые были гуляния на все праздники: 1 мая, 7 ноября. Это были просто шествия, гуляли толпы молодёжи. Не только молодёжи, взрослые люди ходили семьями, курсировали от Петропавловского кладбища до площади Двух Революций. Молодёжь ещё заворачивала вот сюда, до улицы Зайцева, доходила до сквера, возвращалась обратно. Одни и те же люди. Как только заканчивалась демонстрации, 1 мая и 7 ноября. В октябре раньше заканчивалась, потому что темнеет рано. В мае… не знаю, до которого часа, я-то уходила домой, совсем была подросток ещё, молоденькая. Это было очень интересно.

Интересно было ещё в том плане, что мы, девочки-подростки, наблюдали за девушками, как они выглядят. Было принято на праздники красиво одеваться. 1 мая, где-то с середины 1960-х годов все девушки поголовно выходили на первомайские гуляния в болоньях (плащах). Парни как-то меньше носили. Но это был шик! Первое время болонья были действительно из ткани болонья, плащи были итальянские. Это был такой дикий дефицит! Потом уже стали шить у нас, сначала где-то в Прибалтике, прилепляли лейблы типа Италия, потом вообще шили где-то на Мосшвее, не знаю что… Мы смотрели. На ногах шпильки высоченные. На голове жуткий начёс, наклеенные ресницы. В болонье обязательно рукава закатывали до локтя, вот эти вот отвороты, затягивали поясом талию. Все были такие стройные. Вообще не было не то что толстых, полных. У всех были тонюсенькие талии. Я, кстати, потом думала над этим: наверное, вообще изменился человек за прошедшие десятилетия, скелет изменился. Сейчас даже худая девушка – у неё талии-то нет. Как-то все по-другому выровнялось. Десятки девушек с тонкими талиями гуляли. Они все ловили курсантов. Выпускали курсантов из училища, толпы курсантов, девушки вокруг них вились. Наши местные парни в этом плане над девушками подшучивали. Появились первые кассетные магнитофоны переносные, не скажу, что много, я помню двух людей: одна девушка этот кассетник носила всегда на плече – и за ней толпа парней, и парень какой-то ходил, лицо не вспомню. Это то, что врезалось.

Случайным образом не оказывались во дворе нашего дома после вот этих шествий?

Я с подружками никогда не заходила. Это место пользовалось дурной славой. Вот именно квартиры эти и двор. Никогда не заходила. Я в первый раз попала во двор в шестнадцатом году, когда в первый раз пришла к вам.

А немножко про эту дурную славу? Из чего это складывалось, из каких историй или рассказов, или просто было такое ощущение?

Не знаю. Просто люди говорили, что туда ходить нельзя. Потом я скажу, мой братец-то двоюродный сюда захаживал, у него тут где-то жила приятельница. И он всякие ужасы рассказывал. Но он со смехом, он был такой балагур, весельчак, он 1937 или 1938 года рождения. Я помыслить не могла, что буду заглядывать. Зачем я буду заглядывать, если это чужой двор?

Было ощущение, что двор принадлежит тем, кто там живёт?

Конечно. Вообще не было такого, чтобы заходить в чужой двор.

Парк на Комсомольской к тому времени в каком состоянии был?

Он назывался сад. Я туда впервые пошла в восьмом классе, это был 1967 год, на танцы, конечно. А в детстве туда ходила в кинотеатр с мамой. Он назывался летний кинотеатр. Тот, который теперь кинотеатр «Юность», – это зимний. Зимой ходили в зимний, летом – в летний. В зимнем очень часто показывали трофейные фильмы. И очень часто показывали документальные географические, или мама меня так водила на них…

Такой научпоп?

Да. Что касается летнего кинотеатра в саду, всё, что шло, всё и показывали. Ещё летом там всегда был детский сеанс в 15:00.

А как же при свете дня? Киноустановка позволяла?

Там же не было окон. Ну, это, конечно, был щелястый сарай, но свет не проникал, всё было прекрасно видно. Это был сарай со входами, которые запирались во время сеанса. Кстати, в задней части, где задние ряды, ребята проделывали дырки, через эти дырки пролезали. Но если контролёрша замечала, поднимался крик, она кричала оператору: «Выключай, тут опять эти влезли!». Такое бывало.

Вечером это превращалось в танцплощадку?

Да, вечером кино, по-моему, уже там не крутили. Потому что когда был сезон танцев, там собиралась молодёжь на танцы.

Собиралась районная молодёжь или вообще с разных частей города?

Наверное, отовсюду. Я, когда пошла летом 1968 года (мы уже переехали в Голутвин), из моих соседей видела несколько человек, но, в основном, были все вот отсюда, с Репни, с улицы Гражданской, с улицы Шилова, из кремля. Я эти все лица-то видела, потому что я гуляла по городу, просто гуляла. Ходила только по понедельникам сюда. Все, весь город в сад на Комсомольской ходил по понедельникам. Там вообще было столпотворение: ну, если вся молодёжь города, и из окрестных сёл тоже приезжали!.. В остальные дни я и те, кто жили, начиная от Дворца культуры, ходили в Бобровский сад, там были танцы. По понедельникам был выходной, а в остальные дни мы ходили в Бобровский.

Как-то, помню, сломалась аппаратура в Бобровском, поехали компанией на Комсомольскую ― пустыня, стоят несколько человек местных.

Что это означало? Почему?

Не знаю. Это была середина недели. Может, на выходные сюда ходили, на Комсомольскую, в большом количестве. Но с нашего края все ходили в Бобровский.

«Уроки в школе я практически не учила»

Поговорим об окончании школы и поступлении в институт. Что это было за время?

1969 год. В чём отличие окончание школы тогда и сейчас? Мы сдавали экзамены по всем предметам, по-моему, было их восемь. Ничего страшного, это было нормально. Экзамены проходили через два дня на третий, и устный и письменный. Было сочинение, устный русский, математика, литература, геометрия, физика, химия, история. В общем, было восемь. Билетная система. Мы готовились, и никто от этого не умирал, и всё было нормально – кто учился, кто учил.

С удовольствием вспоминаю сдачу экзаменов и в восьмом классе, только в восьмом классе экзаменов было четыре: изложение письменно, литература, по-моему, тоже устная, математика, геометрия тоже была, мой любимый предмет в школе, не столько благодаря личности учительницы, но она так преподносила геометрию!.. Может быть, у меня любовь к архитектуре, ко всем таким вещам с детства – я буквально жадно ловила каждое слово, я к каждому уроку геометрии готовилась. Уроки в школе я практически не учила. Я учила геометрию всегда и выполняла письменные работы по русскому, алгебре, геометрии письменно. Больше я ничего письменно не делала. Придёшь, по физике буквально на коленке накатаешь.

Не считайте, что я хвастаюсь, это благодаря моей памяти: я всегда внимательно слушала учителя. Может быть, то, что я сидела на «камчатке»… Я никому не разрешала сидеть рядом с собой, кстати. Когда мама узнала, что я там сижу, она тогда спросила: «А кто рядом с тобой?» «Никто, я сижу одна, – говорю, – и буду до 10 класса сидеть». Я сидела, мне никто не мешал. Я очень внимательно слушала любое объяснение. Хотя, когда отвечаешь домашнее задание, некоторые учителя требуют выйти за рамки того, что было сказано, но логическое мышление, слава Богу, как-то работало; я пересказываю то, что говорил учитель, и добавляю свои выводы, какие-то рассуждения ― «отлично». Не надо было мне ничего учить. Это были годы отдыха. Но что я готовила, опять как домашнее задание, сочинение. Мы писали сочинения регулярно в классе (сейчас нет такого, чтобы классное сочинение), два раза в месяц. У нас сдвоенных уроков не было, но учитель договаривалась с кем-то, чтобы ей отдали предыдущий уроку час или последующий, сдваивали. И два часа мы писали классное сочинение. Иногда она даже не говорила, на какую тему мы будем писать. Мы пришли, она объявляет: «Темы такие-то», – сидим, пишем два часа.

Дома каждое воскресенье мы писали домашнее сочинение. С тех пор я ненавижу писанину вообще, писать ненавижу, потому что плохо писать не хотелось, а чтобы хорошо написать, это нужно сидеть писать не просто какие-то казённые фразы, нужно расписывать. У меня почему-то всегда уставало плечо, локоть. Иногда у меня до сих пор, когда я пишу, болит локоть. Отдохну, чаю попью, пишу. Иногда это занимало полдня, иногда на одном дыхании напишешь. У нас была норма – шесть листов, чётко полтетради. С другой стороны, это всё пошло на пользу, конечно, и письменная речь развита: если ты пишешь так, как и говоришь. Так что я готовила сочинение по литературе, письменные упражнение по русскому и математику.

Может быть, поэтому без проблем эти все экзамены сдавались. Но мне повезло в каком плане: перед экзаменами неделя даётся на подготовку. Общая подготовка, потом ещё дни между экзаменами. Я и в восьмом классе, и в десятом к экзаменам готовилась на Пьяной луке. Я в 7 утра выходила из дома, брала с собой учебник по тому предмету, по которому мне предстоит экзамен, ложилась на травку – я не на песочке лежала, я там наверху, где травка, – и готовилась всерьёз. Я всё прекрасно сдавала на «пять». Спустя годы, десятилетия спустя надо мной посмеялась сестра Теплякова, Лена, она Ломакина сейчас: «Я тебе признаюсь, как же мы с сестрой над тобой смеялись: в семь утра, полвосьмого ты идёшь на речку, ну с ума сошла!». А они жили около понтонного моста. Вот я так готовилась к экзаменам. Погода была хорошая, благоприятная, сухо, солнечно, я загораю, в перерывах я плаваю, готовлюсь к экзаменам.

Я не могу понять до сих пор, почему лишили детей возможности готовиться по билетам к экзаменам.

Для вас никаких сложностей, никаких тревог и волнений, связанных с окончанием школы, со сдачей экзамена, не было?

Нет.

Ананасы в шампанском на выпускном

Что было на выпускном? Это как-то запомнилось?

Это, конечно, запомнилась, хотя бы потому, что у нас было даже шампанское.

Где это проходило?

В школе 26-й, на втором этаже. Коридор широченный, там как на свадьбе столы расставлены. У нас было три десятых класса, знаете, какая это орда?! Больше 30 человек в каждом классе – сотня была. Плюс все учителя, плюс родители, которые помогали (лезли: «Ты уже выпила бокал, поставь!»).

Классы сидели не вперемешку, отдельно сидел 10 «А», 10 «Б», 10 «В». У нашего класса был шикарный стол, потому что продукты доставала мама одноклассницы нашей, которая была зам. заведующей гастрономом. У нас там было всё.

Который через площадь?

Да. Для нас это был гастроном. Там закрома были бездонные, и у нас было всё, это 1969 год. В магазинах, конечно, ничего такого не было уже. Икра красная, икра чёрная, рыба всякая, я такую только у родственников ела. Фрукты, были ананасы, и мы ели ананасы в шампанском.

За нами был стол 10 «Б» класса, где классный руководитель – учительница литературы, она очень завидовала нашему столу. Она всё подходила, то ли хотела, чтобы угостили, а её не приглашали к столу. У неё было простенько, пуритански, не было вообще алкоголя. У нас в открытую стояло шампанское, причём много, из того же гастронома. Прекрасное шампанское. Я выпила целую бутылку. Вообще по полбутылки на каждого ученика, но ведь предполагалось, что мы всю ночь будем. Были такие девочки, кто: «Нет!». В итоге я выпила целую бутылку. Но это не махом. И ананасы в шампанском…

Выпускной продолжался с вечера до утра?

До середины ночи. В час подъехал автобус, нас отвезли в Бочманово на пристань, и мы ещё на катере катались. Возвращались уже в 6 утра по домам. Мне завидовали, когда сошли в Бочманове: «Тебе тут рядом, а нам ещё домой». Я, конечно, по Окскому прошла.

Все добирались пешком?

Да. Все смертельно устали, потому что помимо того, что было выпито шампанское, были ещё и танцы, в спортивном зале, спортивный зал у нас был на втором этаже: потанцуем – поедим, попьём.

На теплоходе как всё происходило, тоже танцы?

Кто-то затеял танцы, но классная сказала: «Вы сейчас потопите катер». А, может быть, не она, а учитель литературы…

С вами были учителя?

Классные руководители. И кто-то из родителей обязательно. Запоминающееся событие.

«Я с 5 класса занималась самообразованием»

Потом я поступила. Было лето, я загорала опять. Экзамены были на поступление с 15 июля и до конца июля. 2 августа было уже зачисление. Выпускной у нас был 24-25 июня. Три недели готовилась, но я загорала, купалась, так что лето не пропало.

Как принималось решение, куда поступать?

У меня были планы, но я даже не буду о них говорить, мне сказали: «Только сюда, только в пед, только на иняз».

Это была мамино решение?

Да. Она-то думала, что пойду на истфак. А я иду на иняз. Я не очень хорошо вспоминаю учителя английского языка, но любовь к английскому языку у меня была, потому что в моём представлении скучно изучать предмет и его не знать. Поэтому я с 5 класса занималась уже самообразованием, просила у папы деньги, он давал мне деньги, я ехала в Москву (я вообще была очень самостоятельная, с 10 лет сама ездила в Москву), по магазинам книжным, покупала литературу адаптированную на английском языке. Потом я же ездила к родственникам, иногда оставалась ночевать.

Как добирались до Москвы?

На электричке. Я доезжала до Электрозаводской. Меня Казанский вокзал пугал, эти переходы… С Электрозаводской к родственникам до Смоленской быстро, рядом. На метро до площади Революции, там я обязательно заходила в ГУМ, ЦУМ – атмосфера мне нравилась. Потом шла на Арбат, в книжный заходила. Потом, уже в 1970-е, когда Калининский проспект отстроили (сейчас это Новый Арбат), там большой книжный магазин. На Тверской, тогда улице Горького, книжный магазин. Я это всё обходила, делала покупки.

Но вы покупали не художественную литературу, а именно для учёбы?

Художественную литературу купить было очень сложно даже в Москве. Мне было лень стоять в московских очередях. Иногда войдёшь – хвост стоит. Что там? Стругацкие. А я тогда уже больше никуда не успею… ну и ладно, тем более я знала, у кого в Коломне взять почитать Стругацких.

Любовь к языку привела вас на лингвистический. В то время большинство шло на немецкий? Какие были направления, кафедры?

Институт, будем считать, что это было совместное решение: мама определила, что только коломенский вуз, а выбор факультета был за мной. Что касается нашего иняза. На тот момент, когда я поступала, иняз существовал всего пять лет. До того, как этот факультет отделился, было отделение или факультет историко-филологический, его деканом изначально, с 1950-х годов, был Шпеер Глеб Артемьевич. Знаю достоверно, почему у нас появился иняз. Потому что у него была дочь Таня, с которой я одновременно поступала в институт и с которой сильно сдружилась. У неё родители тоже были такие: пусть учится в Коломне. Учится не на филфаке или истфаке ― на инязе. А для этого был нужен нормальный факультет. И за пять лет до того был организован факультет иностранных языков.

Было отделение немецкое, английское и французское. Но по одной группе – с таким, таким и таким языком. Причём до того момента, как мы поступали с Татьяной, по одному языку изучали. В 1968 году всё-таки ввели два языка: были отделения англо-немецкое, немецко-французское, не было англо-французского. Знаете почему? Потому что нельзя было изучать человеку два языка капиталистических стран. ГДР ― социалистическое государство, поэтому всем нам в нагрузку шёл немецкий язык.

Вы этому не были рады?

Я ненавидела немецкий язык! Сейчас я этого не понимаю. Я бы сейчас заново его поучила. Но что-то помню опять-таки благодаря памяти. И преподаватель был очень хороший первые два года. Вторые два года у нас был другой преподаватель, у меня с ним не сложилось.

Образование выше московского

Чем хорошим отметилась жизнь в институте? Что примечательного, приятного происходило?

Честно? Ничем. Для меня это были годы отдыха. Как школе я ничего не делала, так и в институте я ничего не делала. Я активно работала на занятиях. Преподаватели были хорошие, сильные. Я буквально впитывала всё, что они говорят. Если давали письменные задания по английскому и по немецкому, я их выполняла. А так я не делала ничего, не зубрила. Английский, немецкий – ничего не зубрила, мне всего этого хватало. Читать на языке ― читала, но это мне нравилось.

Первое время очень нравились занятия по фонетике, наверное, потому что на первом курсе у нас вела фонетику знаменитая Татьяна Натановна Сезар. Она американка, её отец американский коммунист, когда-то они перебрались в Советский Союз. В 1950-е годы они перебрались в Коломну. Она с Шпеерами дружила, это была компания: Шпеер, его жена, она не меняла фамилию, она была Евреинова Наталья Николаевна, и Татьяна Натановна Сезар. Это была закадычная такая дружба.

Преподавательский состав был не коломенского происхождения, это были приезжие?

Конечно. В основном, те, кто в возрасте, после сорока, это все были москвичи. И из некоторых вузов, из Нижегородского, из Новгорода у нас преподавал английский Александр Николаевич Ведерников, его жена. К нам приехала потом из Чечни пара – это был кошмар в том плане, что их английский был уровня… они, наверное, могли говорить, но их невозможно было понять, у них было произношение хуже, чем в каких-нибудь диких племенах Африки. Нельзя было ничего разобрать из того, что они говорят. Это был шок. Хорошо, что супруг очень недолго у нас был, и я вам даже скажу, почему: мы с Татьяной решили, что надо что-то делать, потому что предмет был нужный, специализированный, а мы ничего не понимали. И Таня через папу надавила, его из нашей группы убрали. Потом его супруга у нас грамматику вела. Она, может, и знала грамматику, но преподавать её она не умела. Ну и тоже это скоро закончилась, к счастью. Преимущество совместной учёбы с некоторыми студентами очевидно.

Как вы сейчас оцениваете всё-таки, это было хорошее для вас образование или это было потраченное время?

Нет, потраченным временем это назвать нельзя. Немецкий преподаватель был очень хорош, он был из более молодого поколения, фамилия Егоров, имя вылетело. Очень хороший человек. Ему было в районе 30, мне кажется. Остальные были уже корифеи.

Хотя наши преподаватели сами язык знали, я имею в виду англичане, но с методикой преподавания английского языка они были знакомыми весьма косвенно. Может быть, если бы я сидела зубрила, как некоторые, по их записям… А мне же нужно было послушать, понять, как-то через себя пропустить. Мои знания – они все за счёт самообразования: огромное количество литературы, тогда уже появились записи, слушала записи. Поэтому у меня не было проблем. Меня даже мои одногруппницы спрашивали: «У тебя что, репетитор по английскому?» Я так обижалась: «Какой репетитор!». «А почему ты это знаешь? А почему это мы не знаем?» Потому что я хотела знать, я эти знания добывала. Потом эти же самые преподаватели (у многих из них училась потом моя дочь) сделали колоссальный шаг вперед. Это, я считаю, заслуга института, заслуга некоторых преподавателей, которые потом вышли на административную должность на факультете. Очень много методической работы было именно у учителей. Когда училась Наташа, я считаю, образование не то что на уровне московского, а по некоторым специальным предметам английского языка выше московского уровня. Эти же преподаватели к тому времени и защитились, были все они кандидатами филологических наук, кто-то докторами. Я попала в тот момент, когда они или уже не хотели учиться сами или они ещё не подошли к тому, что надо совершенствовать не только личные знания языка, но и как его преподносить студентам.

С другой стороны, может быть, они поступали правильно, просто после школы наши студенты избалованы, ждут, что им в клювике знания принесут, в ротик вложат, в ушки вложат и ещё челюсти им подвигают, чтобы они проглотили. На Западе-то всё по-другому.

На институтские вечера прорывались через подвал

Что с библиотеками было в то время? Они были подспорьем в учёбе, институтская библиотека или Лажечникова, вообще их посещали?

В Лажечникова я не была ни разу. Вообще в библиотеки не ходила. Что касается художественной литературы, любая коломенская библиотека могла бы, да и сейчас, может, позавидовать нашей семейной библиотеке. А за специальной литературой я ездила в Библиотеку иностранной литературы в Москве уже студенткой.

У нас в Коломне была в институте хорошая библиотека. Но вопрос в том, кто делает закупки специальной литературы. Недостаточно было того, чтобы действительно обучаться, заниматься самообразованием на уровне. Хочешь ― научишься. Преподаватель нужен, потому что он тебя контролирует, он тебя как-то ведёт, хотя бы цели какие-то ставит, задачи на отдельных этапах. Но самообразование! Я вспоминаю: те, кто со мной учились, многие пошли потом в школу работать, но они не хотели иметь знания, они ждали, что в них вложат. Это неправильно.

Институт – это больше учёба, семья, отдых?

Да. Были институтские вечера новогодние, причём они были такими массовыми, что сразу всех студентов невозможно собрать. Три вечера под Новый год. Обычно был вечер иняз и физкультурники, потому что на физкультурном отделении мальчики, а у нас, в основном, девочки. Филфак объединяли с… мы его называли «табуреточный факультет» – учителя труда и технологии. Истфак особняком всегда держался, там же такие идейные, там и мальчики, и девочки – им, наверное, хватало самих себя.

Вечера были грандиозные, рвались со всего города, прорывались через подвал, я вам клянусь! Всегда музыкальный ансамбль приглашался, был буфет, танцы долго-долго, какая-то художественная часть перед танцами в актовом зале. Для нас, не избалованных всякими шоу, это было интересно, с удовольствием все ходили.

Вы уже учились на Зёленой в кампусе?

Да. Переехали в 1968.

Вы пошли в новые стены?

Да. Там иняз на четвёртом этаже: половина иняз, половина филфак – этаж девичий. Если парни откуда-то снизу проникали, на них смотрели: это физкультурник. С истфака ещё можно познакомиться.

В вашей группе больше учились городские или приезжие?

У нас были приезжие. Из Коломны примерно половина, человек пять-шесть (это была подгруппа, у группы стандарт 24 человека или даже 25 нас было).

«В коломенских школах мест не было»

По окончании института как складывалась жизнь?

Кто куда. Я пошла в школу работать, в Пановскую школу. Мама помогла, потому что на работу в школу нельзя было устроиться. В городские школы брали по очень большому блату, даже на должность пионервожатой. Я могла устроиться пионервожатой, но это не моё ни в каком смысле. Из моих однокурсников в школу пошёл один-единственный человек, потому что это парень, его взяли на должность вожатого. Но потом, естественно, карьерный рост, он и английский немножко преподавал, завучем по воспитательной работе быстро стал, потом директором некоторых школ.

А так в коломенских школах мест не было. Это 1974 год. Может быть, они и были, но принимали на работу, как говорил завгороно Муругов: «Я принимаю только стажистов». А какой стаж может быть у студента? Он принимал жён военных, офицеров, вышедших в отставку, переехавших сюда, тех, кто вышел в отставку и приехал сюда преподавать в КАУ (в артучилище). Этих дам принимали, но они на работе не задерживались. Работать с классом ― это не для них.

Получается, система распределения была, и светила сельская школа?

Да. В Московской области распределение было куда-то в Серебряно-Прудский район, в дальний конец области, в Тьмутаракань, я даже не могу вспомнить название этого района. Вокруг, в окрестные места – ни в Егорьевск, ни в Зарайск, ни в Озёры – также было невозможно устроиться. Но туда как-то по блату устраивались некоторые.

Повлиять на распределение можно было только благодаря связям?

Да.

А если связей нет, то ты едешь туда, куда тебе назначили?

Я хотела, чтобы меня направили, такой у меня был характер. Но у меня Наташа уже родилась на тот момент, ей годика не исполнилось. Я пришла на распределение: «Вы куда бы хотели поехать?». «Куда угодно». Сидит секретарь, Любовь Андреевна, она была секретарём и на филфаке, и на инязе: «Алёна, куда ты поедешь? У тебя ребёнок маленький». И сразу женщина из Москвы, представитель Министерства образования: «А как вы поедете с маленьким ребёнком, сколько ребёнку?» На тот момент полгода было Наташе. «Это вы потребуете хорошее жильё? Нет-нет, мы вам свободное распределение». Свободное распределение – это устраивайся, как хочешь, то есть отпускали.

Я хотела работать в школе, работать-то надо, но что я буду делать. Тогда вообще думать о какой-то другой работе было нельзя. Секретарём куда-то я не хотела. Кто-то шёл работать в парикмахерскую из наших, кто-то в торговлю. Мне это было не нужно.

Разве можно было?

Вне системы. Я оказалась в сельской школе. Это потому что моя мама ходила обивала пороги. Заведующая районного отдела народного образования ― она с ней училась в институте в своё время, она не к постороннему человеку пришла. В итоге нашла мне место. Хорошо. Я туда пошла работать 1 сентября 1974 года.

Где вы жили?

Я тогда уже была замужем, мы жили с родителями мужа здесь, в городе. Каталась из города. Время, потраченное на переезды, это было убитое время. Я порой времени в школе проводил меньше, чем тратила на дорогу. Это сейчас этот посёлок – 12 километров – ерунда. А тогда у людей были, конечно, свои машины, но у меня-то ничего не было. И очень много было городских учителей, мы все ездили автобусом. Причём было страшно неудобно, в этой школе был порядок: первый урок начинался в 8:40. Чтобы успеть к первому уроку, самое позднее, нужно было успеть на автобус 7:50, автобус номер 48 до Лесного. Но он всегда был забит битком. Перед этим был автобус, который из Коломны шёл в 7:30, там было чуть-чуть посвободнее, до посёлка Заречный. Иногда я лучше поеду на 7:30, потому что там я хотя бы встану спокойно (о том, чтобы сесть в автобусе, речи не было).

Вы пользовались автостанцией Коломна?

Нет, тогда автостанция была напротив пожарки, на Третьего Интернационала.

Вам надо было добраться сюда?..

На трамвае. Трамваи в начале 1970-х всё ещё были многие двухвагонные, деревянные. Только где-то во второй половине 1970-х убрали их вообще.

Они были коломенского производства?

Я сама задавалась этим вопросом, но копаться не стала. Они были очень похожи на самые первые трамваи, которые выпускались в Коломне. Но были ли они теми же самыми? Неужели они столько лет выдержали? Они все были дребезжащие, обивка фанерная, не металлическая, зимой лютый холод, поручни – петелька такая, штанга из одного конца вагона в другой. Хорошо, если ты войдёшь в трамвай и тебе достанется свободная петелька – болтаешься вот так. Добраться на трамвае из Голутвина на автобус… А если автобус не пошёл, такое тоже бывало, то едешь на озёрском автобусе, который в 8:10. И к 8:40 очень редко можно было попасть. Приезжаешь – и уже звонок. А ведь автобус-то подходит не прямо к школе, ещё там через поле нужно бежать. Это пытка, это сколько нервов каждое утро, это был стресс: успею я вовремя или не успею?! В итоге я стала всё-таки ездить на автобусе, который 7:30, если он не пошёл, запасной вариант – Лесной 48 в 7:50. Это тяжкое испытание.

На работу по шпалам

Я, конечно, там здоровье всё потеряла. Потому что ожидание автобусов, трамваи вот эти мёрзлые… А сколько раз они ломались, особенно вот эти двойные фанерные! Доедешь до площади Советской ― трамвай сломался. И бежишь бегом. Мне не привыкать, я быстрым шагом и бегом, всё можно в тёплое время года, но зимой… Зимой Гражданскую не чистили ― бегали по рельсам, и не я одна, множество людей, просто бегом: кому на работу в старую часть города, кому на ту же автостанцию на Третьего Интернационала. По шпалам хотя бы не скользко.

Обратно тоже неудобно. Перед уроками приехать – время лишнее тратишь. Обратно: шестой урок заканчивался в 14:05. А перед этим автобус шёл в 14:00 на город, следующий в 15:20. Эти ворота… Найдёшь всегда, чем заняться. Но в школе был особый распорядок: одна перемена была 10 минут, две по 15 и две по 20. То есть все какие-то бумажные дела, в том числе проверка тетрадей, заполнение журнала, – всё можно было сделать на переменах. Просили городские учителя: сделайте перемены покороче, хотя бы перед шестым уроком ― нет. Звонок с шестого прозвенел, а видишь в окно дорогу: вот он твой автобус ушёл в город, а следующий больше часа ждать. А он тоже мог не пойти. Следующий был озёрский, в озёрском автопарке автобусы были плохие. Коломенские были хорошие.

Так я каталась 22 года. Очень нравилась школа. Преподавание. Мне нравились люди, они были не такие, как в городе. Дети и родители, учителя, которые жили на селе, – они совсем другие, они были ответственные. Когда я перешла в 1996 году в коломенскую школу, я была в шоке, какие тут учителя. Вы меня извините, они тут балду пинали. Они вообще ничего не делали! Учитель английского языка, моя коллега, запускает детей, достаёт пачку тетрадей, оставшуюся от предыдущего класса, начинает проверять. «Ты отвечаешь, ты отвечаешь… Так. Открыли учебник, страница такая-то, упражнение такое-то, текст переводите с английского на русский». Это у неё были такие уроки. Я была в шоке! Конечно, я стала главным её врагом. Ещё до того, как я туда перешла, меня знали многие ученики, они ко мне ходили на дом заниматься. Это 21 школа. Это были дети из хороших семей, КБМ-овские родители, у них у всех высшее образование (самое меньшее – Рязанский физтех, а так: МГУ, Физтех, самые крутые московские вузы они окончили и работали на КБМ). Своим детям они желали только добра. Помимо того, что они их нацеливали на изучение технических наук, они должны были знать английский. Ещё со студенческих лет ко мне эти родители шли. Сначала «Алёна, позанимайтесь с моим», потом уже «Алёна Вадимовна». У меня было конвейер, ещё на пятом курсе.

Репетитор для КБМ-овских

Как я попала в это колесо. Это было на пятом курсе. У меня Наташа родилась на пятом курсе. Я была очень ленивая. Нужно было перед тем, как совершить это важное дело, отчитаться по разным делам, курсовую написать, одну, другую, третью. Мне декан сказал: «Тебе потом будет некогда». Все были на практике всё первое полугодие пятого курса: первая школьная четверть – английская практика, вторая четверть, до Нового года, – немецкая практика. Декан сказал: «Давай-ка успевай, сразу проходишь английскую и немецкую практику в одной школе, мы организуем, волноваться не надо, но все курсовые пиши». Практику прохожу. За неделю до родов я вспоминаю, что я не написала курсовую по методике. А я человек ответственный. Ладно, завтра сяду… послезавтра… У меня Наташа родилась 12 ноября. Где-то прямо перед октябрьским праздником, числа 5 ноября, я поехала в институт какую-то работу отвозить, документы по практике (я практику закончила, отчиталась) и встречаю преподавательницу, которой должна была сдать курсовую по методике. Она мне: «Всё гуляешь?» – «Ага». «Скоро?» – «Скоро». «Ты мне курсовую написала?» – «Можно потом?» «Нет. Ты её пишешь?» – «Да-да-да!» Я не могу подвести человека. Пришла, села, вот такая задумчивая. Я обдумывала. И в 9 вечера я села писать курсовую, это было собственно моё сочинение, ну, я какой-то литературой пользовалась… И вот с 9 вечера и до 4 утра я писала курсовую. Я её написала, легла немножко поспала, в 10 утра поехала в институт. Хорошо, я её встречаю. Я исписала целую тетрадь в клетку, не в линейку, это объём больше получается. Как оказалось, я создала шедевр. Преподаватель Сонина потом с этой курсовой моей выступала на учёном совете: «Вот человек вот-вот родит, вы смотрите, что она мне принесла. Вы знаете, сколько тут ценнейшего материала, это же сколько она работы провела!». И где-то моя курсовая там хранится.

Это был результат того, что вы накапливали эти знания в течение длительного времени?

Я занималась самообразованием. Что самое интересное, оказалось, что (вспомнила её имя ― Варвара Борисовна Сонина) она дружила с соседкой моей мамы, жила в подъезде, где моя мама. И той понадобился репетитор сыну. Она попросила Варвару Борисовну. А та: «Я с мальцами не занимаюсь». «Посоветуй кого-нибудь». «Из преподавателей никто не возьмётся. Хочешь, студентку посоветую?». Та: «Да как студентка, что она понимает, он у меня такой – к нему ещё подход надо найти…» «Я думаю, она найдёт подход». Она просто так сказала. И называет мои имя и фамилию. Та: «Алёна? Так она со мной в одном подъезде живёт». «Вот обратись к ней и скажи, что это я порекомендовала».

Это было где-то сразу после Нового года, Наташа у меня уже родилась. Звонок. А я у мамы, в основном, днём была с ребенком, потом я шла туда, где мы жили с мужем. Уже вечером я открываю, стоит соседка: «Алёна, а я от Варвары Борисовны». А у меня мысль: что-то не так? я, вроде, отдала ещё в ноябре курсовую. Она: «Я знаю про твою курсовую». В общем, она наговорила кучу комплиментов. Она сказала, что своего Глебку она может доверить только мне. И я нашла с Глебом язык. Так началась моя карьера именно как репетитора.

Мама была очень довольна. КБМ-овские дамы друг с другом общаются, им нужен английский, они узнали, что у Глебки результат появился в школе (потому что вплоть до того, что два балла за четверть, полный ноль был). Она очень практично понимает, что денег-то у меня нет, а заработок нужен, я брала копейки. Она такую рекламу создала, она так меня нахваливала: «Пожалуйста, очень деликатно, у неё маленький ребёнок, соглашайтесь на все условия». И у меня пошли эти родители, дети, все КБМ-овские, все культурные.

Не взрослые? Взрослым тоже был нужен язык?

Взрослые ученики пошли уже позже. В 1990-е годы были ученики уже и 30-40-летние. А тогда школьники. Они создали мне имя в нашем районе, в Голутвине. Иду по улице, со мной здороваются незнакомые люди, а я там ещё не работала. Уже потом, когда узнали, что я перешла работать 21-ю школу, а у меня там уже в классах оказались ученики, которые мои ученики…

«Когда начался английский, я просто воспарила»

В общем, я стала врагом своей коллеги. Вплоть до того, что она на меня жаловалась, у меня хороших учеников переманивала. Но дети хорошие, когда узнали, что пришла я, которую знали не только мои ученики, они стали проситься в мою группу.

Получилась та же система, что в Пановской школе: ко мне идёт народу больше. Предположим, класс 30 человек, так у меня 20 или 25, а у коллеги 5-10. В Пановской школе классы делились на французский и на английский. Так вот у француженки бывало до трёх человек в группе, а у меня 25.

В Пановской школе были немецкий и французский языки. Но в 1980 году Министерство просвещения решило, что пора уже и английский учить. И стали потихоньку вводить в те школы, на селе, во всяком случае, где по другому языку работал учитель, имеющий диплом учителя английского языка. Моя школа чуть ли не первая стала с английским языком. Но и до этого ещё где-то за рекой, в Коробчеевской школе и в Песках, был английский наряду с немецким. А так с этого края только у меня английский.

Вы, поступая в Пановскую школу, вынуждены были лет 6-7 преподавать только немецкий?

Да.

Он был нелюбимым тогда языком?

Это был кошмар. Ещё и потому, что контент учебника был сильно идеологизированным.

Вы тогда это остро ощущали?

Мне это не претило. Я сама была идеологически подкована. Это было скучно, они были скучны по содержанию, эти тексты, задания, упражнения. Учебники по английскому, даже тоже идеологически построенные, они были страноведческого характера, исторические, культурные, там было интересно. Этот немецкий был мне поперёк горла.

Когда начался английский, я просто воспарила. Я работала с огромным удовольствием, дети рвались на английский. Сначала, когда был немецкий, я была рада, что многие на французский хотят: хорошо, у меня будет поменьше, у меня тогда были группы поменьше. Тогда преподавателей французского у нас было две или три ― это родители просили французский. Но когда пошёл английский, 1 сентября толпы родителей пятиклашек – на английский. А английский только у меня был.

Ой, неправду вам сказала: первый класс английский у меня появился в 1979 году! Это был мой класс, мне его дали как классному руководителю. И я тогда заикнулась директору: «Я там классный руководитель, можно я там и английский буду вести?». Потому что уже разговоры пошли, с 1980 года стали вводить. Но это был только один класс, а потом с каждым годом уже прибавлялся английский. Сначала он был только мой, потом взяли ещё одного учителя английского, не я одна хотя бы.

Ярмарка дефицитных товаров в честь 800-летия Коломны

Что к 1980-м происходило в городе? Как вы наблюдали его изменения, что примечательного появлялось, исчезало?

С ужасом, с болью в сердце, со слезами вспоминаю, как рушили улицу Октябрьской Революции, улицу моего детства. Её уничтожили уже к 1977 году, потому что 1977 год ― это 800-летие Коломны. К 800-летию Коломны (думаю: а я правильно просклоняла числительные? кстати, заслуга учителя русского языка, что она нас всех научила склонять числительные) была уже площадь перед «белым домом», было административное здание, площадь, и на ней стояло то, что называют «пряником» (памятный знак «800 лет Коломне», который находится сейчас в Колычёве – ред.), не покрашенный белой краской, а под керамику, очень красивый. Но ещё зимой там была такая разруха, пустошь.

В 1976 году ещё дома стояла. Фотография дома нашего, перед которым стоит моя мама, это ещё 1976 год. Быстренько сломали. Но ломать начали от проспекта Кирова. Сначала переулок, здание бывшей гимназии, которая потом стала горкомом комсомола. Потом там дома шли, целый квартал от переулка до переулка, переулок Толстикова и Большая Рязанская, которая стала улицей Козлова потом, – вот это снесли. Потом добрались до нашего квартала – от улицы Козлова до Пионерской. Дальше сносить не стали. После Пионерской снесли, только когда «Макдональдс» построили. А до этого там хороший дом такой коммунальный стоял, в первые годы советской власти там было какое-то учреждение.

Это угол Октябрьской и Пионерской, где сейчас «Глобус»?

Дом, о котором я говорю, был дальше. Коммунальный дом, но хороший. Там были коммуналки: коридор, комнаты и общая кухня на сколько-то квартир. Он дореволюционный ещё, но хороший, капитальный. Дом, в котором мы жили, и несколько соседних – низ каменный, верх деревянный, а этот был целиком каменный.

Расчищали весь этот квартал под площадь перед главным административным зданием?

Но сначала снесли сторону нечётную, чтобы построить административное здание. Потом уже вот дома, потому что куда-то людей надо было девать. Там тоже были люди, но там было гораздо меньше домов.

Что в 1977 году очистили полностью и поставили там «пряник» ― это точно: 800 лет Коломне, эту дату не забудешь.

Как отмечалась эта дата?

Помню грандиозную ярмарку! Навезли товаров с Москвы и со всей области ― дефицит. Она проходила в сквере Зайцева, здесь, в Старом городе, и внутри сквера, и бесчисленные палатки и ларьки стояли к решётке сквера напротив кинотеатра «Юность», напротив магазина Ханзеля.

В ту сторону дороги, повёрнутые в сторону сквера, внутри сквера?

Да. Дефицит был роскошный! Люди, наверное, оставили там все деньги, которые у них были. Чего только не было! Это к 800-летию города нас порадовали. А какие там были торжества… Я купила французские туфли, шикарный итальянский плащ. Купила портфель из крокодиловой кожи настоящей (потом муж его потерял, поехал в Москву и потерял).

Это какой-то чёрный рынок был?

Это всё было в закромах родины. И нас, коломенцев, порадовали. Какая была посуда! Дефицитом была эмалированная посуда: миски, плошки, кастрюли, чайники, особенно ценились белые эмалированные чайники, за ними ездили в Ленинград. Эту всю посуду купили. Она отечественного производства, но её не было в продаже. Бывала эмалированная, но она бывала тёмная, ужасная. А тут чайники такого современного дизайна, красота необыкновенная.

Город гудел. Торжественное заседание проходило в ДК им. Ленина. Там ещё была книжная ярмарка. Там я оторвалась, там был страшенный дефицит! А тоже не просто пришла и купила. После окончания института Татьяна Шпеер в школу не смогла устроиться, её родители устроить не смогли, и она работала в ДК Ленина. Она мне сама не могла назвать эту должность, кем она работала: то ли секретарём директора ДК, тогда директором там была такая женщина… не буду ничего говорить… но она тоже дружила со Шпеерами. И вот Татьяну взяли именно по блату. Она мне билет устроила входной на эту ярмарку. Она там могла подойти сказать: «Дай мне вот там снизу, или вот там, моя подруга сейчас подойдёт…» Вот так можно было купить.

Книги выставляли книжные торговые базы. Но опять же не только коломенский книготорг, но и московский.

За детективы мужики дрались

У нас есть несколько фотографий, где мы видим книжную ярмарку здесь у Ленина, на площади Двух Революций.

Это не ярмарка. Я помню эти фотографии. Это была выездная торговля. Интересная была система: дефицитные книги они не продавали, они лежали у них под прилавком. То, что лежало на прилавке, никто не брал. Выезжая вот так, они организовывали торговлю с нагрузкой: дефицитная книга, а к ней стопочка всякого хлама. На фотографии это не видно, но я-то знаю, я-то ходила туда постоянно.

То есть это тоже базы книжные?

Это от магазина, который рядышком, судя по лицу продавщицы, по-моему. А ещё – это было поинтереснее – выездную торговлю организовывал книжный магазин напротив, на той стороне, книжный магазин подписных изданий.

Это по Октябрьской Революции?

Да. Он прямо напротив этого здания. Что там сейчас, я не знаю: я иду, я не смотрю по сторонам, меня это бьёт просто, не могу видеть… Вот тот же книжный магазин – он тоже книжный, но во что его превратили!.. Я не могу видеть то, что под вами! Пусть это был простенький продовольственный магазин, но там был порядок. Кто-то говорит: «Ой, там была алкашня». Ничего подобного! Там следили, если алкоголики собирались, то они во дворе собирались, это было известно, они тут не тусовались. Если появлялся в зале кто-то пьяный, его быстренько выводили, поэтому тут был порядок. Еда была простая, но в то же время выбрасывали дефицит. И оформлено было хорошо, чисто. А что тут сейчас? Я не могу смотреть на гастроном…

Про этот книжный развал. Это в выходные?

Нет, это как раз по будним дням, как правило, в конце месяца. Вся торговля отчитывалась о товарообороте в последний день месяца. И когда я, уже повзрослев, это поняла, я старалась даже с работы отпроситься в последний день (а у меня всегда хорошие отношения с начальством были в Пановской школе, я была хорошим учителем, мне всегда шли навстречу): «А можно я, предположим, приеду в конце дня?» – «Договорись с учителями, чтобы тебя заменили».

Я знала, в каких магазинах всегда будет какой-то дефицит. Я к 9 часам, к открытию приезжала в город из Голутвина, и можно было ухватить. В первую очередь я бежала в обувной магазин. Он был у нас там, где сейчас «Ткани», на Красногвардейской. Там обуви всегда было очень много в подсобке, но на витринах там стояла что-то ужасное. Но в последний день месяца они выбрасывали дефицит. Туда влетаешь и к своему размеру хватаешь одно, другое, третье, садишься мерить. Естественно, я с собой брала деньги в эти дни. В принципе, у меня всегда была хорошая обувь, всегда импортная, и пока она была только кожаная, я носила только кожаную обувь. И в Москву я так же ездила – к открытию.

Если мне не нужна была обувь, я бежала к Ханзелю, это был уже «Янтарь», в отдел верхней одежды. Трикотаж. Выбрасывали импорт, которого в Коломне десятилетиями не видели.

Так вот я покупала, так вот одевалась. Потом, затарившись, домой уже некогда ехать, я с сумкой или сумками еду на работу.

И с книгами было так же. Но они упрямые настолько: они никогда дефицитную книгу не выложат просто, только с нагрузкой.

В 1977 году утром здесь была ярмарка. Да, вот этот магазин устроил ярмарку. Была хорошая торговля, конечно, дефицит они выложили. Но одновременно с этим в этот же день с утра была книжная ярмарка в парке Мира. Мама туда ходила.

Что в то время из книг было дефицитом?

И классика, и уже тогда издавали Пастернака. Подписные издания. Конечно, детективы зарубежные. Зарубежные детективы ― у прилавка была драка. Мама рассказывала: «Я хотела тебе там какой-то купить, да я думала, меня убьют». Мужики дрались. Не потому, что они любители, а потому что спекулировали. Я знаю, кто конкретно дрался. Они вот это всё доставали, потом продавали. Было место, где торговля шла из-под полы. Если книга стоила 5 рублей (зарубежная, в переплёте) – в лучшем случае за тридцатку продавали, а то и за 50 рублей. И люди покупали.

А что это за место такое было?

Не скажу, даже сейчас. Потом, когда голутвинский рынок построили, там уже шла такая торговля книгами спекулятивная.

Типа «блохи»? С какого времени?

Да. С 1980-х. В 1990-е пышным цветом всё расцвело.

Юлиан развлекал очереди за хлебом

Поделитесь ещё каким-нибудь воспоминанием из 1980-х, 1990-х? Тогда уже время было тяжёлое…

Какое время вы называете тяжёлым?

С перестройки, наверное, брожение происходило.

А что происходило? Честно говоря, не знаю. Как я жила с 1980-х. У меня была куча учеников. Я работаю в Павловской школе, домой добираюсь к четырём часам. В магазине купить поесть уже готовить некогда, и приходят ученики нон-стопом.

Они приходили к вам?

Да, и до самого вечера. Наташа уходила к бабушке, потому что у нас одна комната. Муж шёл к родителям. Вечером приходили, все собирались.

Получается, вы учеников брали в будни, не в выходные?

Но некоторые упрашивали по выходным. По одному в выходной у меня бывали.

Сколько у вас максимальное количество учеников было одновременно?

Можно я не скажу? Никак жизнь не была устроена. Это была нечеловеческая нагрузка. Скажу вам так: да, зарабатывала какие-то деньги, я брала мало. Вузовский преподаватель брал за час 10 рублей, некоторые 20. Я брала 2 рубля, но тем не менее зарабатывала. Это было подспорье. Ездила в Москву за продуктами. У учителей ведь был порядок, а, может быть, сейчас так: один день в неделю методический. Иногда нас занимали тоже в этот день: какая-то учёба методическая, где-то что-то, но не каждую неделю. Когда выпадал этот свободный методический день, я прямо с первой электричкой ехала в Москву. Разные магазины, и пром- и продтоварные, закупалась каждую неделю.

Тут после четырёх в магазин придёшь, что купишь? Колоссальные очереди. Я даже за хлебом в очередях диких стояла. В 1980-е годы я ходила в магазин близлежащий к моему дому, там под вечер всегда привозили свежий хлеб. Если я не занята, если у меня этот вечер свободный, я в 5 часов иду за хлебом. Редко, если его привезли. Если нет – стоишь ждёшь. Не я одна. Собирается 10-50 человек, ждём, когда привезут хлеб. Магазин работал до 7 часов. В 7 часов нас выгоняют ― народ ропщет. Какие были деловые тётки ― к заведующей: «Звони, едет машина или нет». «Едет, едет. Ладно, оставайтесь. Но чтобы никто не вошёл». Они запирали дверь, толпа ждала хлеб, иногда до 8, иногда до полдевятого толпа стояла, чтобы купить свежий хлеб.

Вам, наверное, это дико слышать, а мы вот так жили. Смешной эпизод с ожиданием хлеба. В соседнем со мной доме жил певец Юлиан. Он мальчиком тогда был, он ровесник моей Наташи. В 1980-е он в начальной школе учился. Его мама всегда отправляла за хлебом одного. Даже если уже дверь заперли, его впускали. Он был такой красивенький мальчик. Если мы ждём долго, он нам устраивал концерт, он пел, скрашивал наше тягостное ожидание. Так мы жили.

Не каждый день этот хлеб, конечно, покупался, не каждый день стояла. Иногда муж по дороге купит. Но хотелось свежий хороший хлеб.

Распад СССР как вы переживали?

Я была рада. Больше ничего не скажу.

Но, наверное, вы были как бы не в большинстве? Окружение что думало про это?

Что касается моих коллег по школе, там 50 на 50. Так я старалась с людьми на эту тему не говорить, как сейчас стараюсь на эту тему не разговаривать, так и тогда.

Моё отношение я высказала. И скажу ещё одно: я ненавидела коммунистов. Лютой ненавистью. Хотя у меня и папа, и мама были партийными. Но к рядовым коммунистам это, конечно, не относилось. Всё. Больше ничего не скажу.

«Изба читальня, но во дворе»

«Дом, но не наш дом»

«Вяз. На нём я висела годами, с перерывами»

Я называла это «карета»

Лыжи в любую погоду и лыжная мода

Уютный Рабочий поселок и жуткие хрущевки

Десятки девушек с тонкими талиями

Аромат жасмина долетал до Голутвина