«Коломна была коммунальная: не замыкались в квартирах, а выходили на улицы»

Рассказчица: Галина Николаевна Матвеева.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 июля 2023 года.

Первое, с чего хотелось бы начать, ― с каких-то ваших самых ранних воспоминаний, связанных с моментом вашего рождения, если такие воспоминания есть, с тем, что происходило в вашей семье с момента дня или месяца, когда вы родились, или позже вам родители или родственники рассказывали, что происходило в это время в городе.

Я коренная коломчанка. Родилась перед самой войной в родильном доме, который находился на улице Комсомольской, это всем известный родильный дом, в котором очень много родилось коломенских детей. Жила как раз рядышком ― на Красногвардейской, в двухэтажном доме. Дом был элитный, можно сказать. Адрес: Красногвардейская, 23А. Двухэтажный жёлтый дом, он находится в квартале между улицами Комсомольской и Уманской, тогда Кузнецкой, в наше время. Этот квартал остался практически без изменений, там стоят и одноэтажные, и полутораэтажные, и двухэтажные домики, он не подвергся перестройке. Это внешне.

В этом доме я жила с момента рождения и до окончания школы, когда я поступила в университет, уехала на пять лет учиться в Москву, оттуда уехала по распределению в Сибирь, там работала, потом вернулась в Коломну. Меня не было в городе с середины 1950-х до середины 1960-х годов, т.е. десятилетие я не видела, приехала ― Коломна начала немножечко преображаться. Я жила в этом доме, потом семья образовалась, переезжали с одного места в другое в Коломне, сейчас живу на берегу Репинки, в Старом городе, Старый город больше мне дорог. Мы жили какое-то время на Добролюбова, напротив парка, там было немножко для меня некомфортное место, потому что совсем были другие люди. А здесь встречали знакомых, коренных коломенцев, на улице, здоровались, было всегда очень приятно.

 

Мама ― поповна, папа ― пролетарий

Родители мои очень разные. Мама у меня поповна, то есть мой прадед и дед ― они священники. Пётр Михайлович Поспелов ― это прадед, Дмитрий Александрович Казанский ― это дедушка. Они служили в Карасёве. В этом храме практически дед начал одним из первых после его постройки там служить, а потом он передал свой приход моему дедушке. Дедушка сам из Отрадного, где сейчас Чеховский район, кончил московскую семинарию, был направлен в Коломенский округ, где-то в Бронницах какое-то время служил, а потом женился на моей бабушке, дочке Поспелова ― моя бабушка Поспелова Александра Петровна. И прадедушка передал приход своему зятю, сам уехал в Москву, он служил на Даниловом кладбище в Москве. Так что дедушка с 1904-го по 1919 год (когда он умер) всё время в Карасёве. Они там похоронены, и прадед там похоронен, и прабабушка, прадедушка, дедушка, бабушка ― все похоронены там. Все эти могилы сохранились, я их привела в порядок. Священник знает, что мы туда приходим в ограду, ухаживаем постоянно. Обязательно раза три–четыре в год приезжаем, чтобы привести в порядок. Все там похоронены по линии мамы.

Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Дедушка умер в 1919 году, когда начались репрессии: он просто траву косил, лёг вспотевший на траву, получил воспаление лёгких. В больнице на улице Комсомольской он умер. Если бы нет, то всю семью бы выселили. Его брата, который служил в церкви в селе Воловичи, сослали. Очень тяжёлый период.

Когда дедушка умер, бабушка осталась одна с четырьмя дочками. Мама была старшая.

Жили в это время в Карасёве?

Да. Построенный прадедом дом, крайняя слобода. Сейчас деревня очень изменилась. Я туда езжу с закрытыми глазами, не могу видеть, как она испорчена. Там были необыкновенные пруды вдоль храма, потом такой луг, дорога ― и начиналась слобода. На окраине слободы, перед лесом, дед построил свой дом, в котором жили все. Потом, конечно, из этого дома всех переселили. Бабушку переселили в дом, который был рядом, видно, тоже от церкви, но очень маленький, три окошечка, неказистый. Когда началось уплотнение, их в 1920 году переселили. Я всё время с горечью думаю, как бабушка могла это перенести: из окошка трёхоконного низенького домика смотреть на свой дом, где проходила вся её жизнь, где она жила, вышла замуж, где жила нормальной жизнью. Тогда священники имели свои покосы, они работали. Бабушка говорила, что дедушка постоянно был на работе, у них было своё гумно, они там молотили, всё время были в работе. Это не праздный был народ тогда.

Вдоль этой слободы тянулись пруды, они до сих пор есть. На той стороне находилась барская усадьба Осиповых. Когда я ездила к бабушке на каникулы, просто говорили, что там была барская усадьба, от неё остались только липы. Там необыкновенные вековые липы до сих пор растут, одно загляденье, вдоль прудов. Пруд там был, Ножка назывался, куда бабушка ставила корзину и ловила карасей. Пруд был большой, где мы купались. Был пруд хозяйственный. И пруд около церкви, его называли Святой, где нельзя было ни купаться, ни стирать бельё, он считался святым. Мне сейчас очень горько, что этот Святой пруд засыпают для стоянки: сыпят щебень, камни, его спустили. И весь каскад прудов испорчен. Я недавно услышала информацию, что вроде бы по губернаторской программе эти пруды в Малом Карасёве хотят восстановить, но вряд ли они будут… Мне очень хочется встретиться с нашими священниками и спросить, какая надобность на этом месте пруда Святого, который спустили, делать стоянку машин. Там приход-то очень небольшой. Кому там останавливаться? Какие машины там ставить? Мы когда приезжаем, практически никого не видим: там практически не хоронят, потому что кладбище за деревней Карасёво. А здесь просто в ограде остались старые могилы. Когда мы приезжаем, вообще никаких машин не видим. Священник оставит машину ― и ладно. Подвозить что-то ― там есть где.

Отвлеклась. Значит, по линии мамы я была поповна. А по линии отца я была пролетарием, потому что по линии отца все были рабочие с Коломзавода. Если бабушка была грамотной, получила образование, то отец получил образование в приходской школе, потом стал советским партийным работником. Я бы хотела обратить внимание, какой отец был смелый в 1932 году, что женился на поповне, а сам был комсомольцем, коммунистом и так далее! То есть я такая двух кровей: с одной стороны ― поповна, с другой ― пролетарий.

Видимо, была любовь, которая все эти преграды…

Наверное, наверное…

 

«Коммунальных интриг никогда не было»

Красногвардейская улица в Коломне, двухэтажный дом 23А ― он был элитный в городе. Почему? Потому что в нашем доме были большие квартиры, он был восьмиквартирный: четыре квартиры в первом подъезде, четыре квартиры во втором, двухэтажный. В квартире были две большие комнаты, по 20 квадратных метров, плюс маленькая комната, коридор, кухня и комната для ванны, хотя ванны тогда ещё не стояли.

У нас в доме жили руководители города. Первый секретарь горкома партии, председатель горисполкома, директор Сельхозбанка.

Сельхозбанк ― это не тот, что в окно видно?

Нет. В советское время ещё был Стройбанк, он тоже находился в этом. У нас такие люди жили. Когда уезжал первый секретарь горкома партии, куда назначали, в Москву переводили, опять квартиру занимали эти вышестоящие, потому что они были очень большие. Кроме того, в нашем доме был необыкновенный двор, такого двора больше не было! Во дворе всё было, мы и в волейбол, и в лапту играли, развлекались, были садики. Всё было необыкновенно красиво! Затем стояли сараи для каждого подъезда, потому что тогда дровяное отопление было, и сараи были построены, чтобы дрова хранить. За сараями были огороды. Дома, которые сейчас построены на Уманской ― огромнейшие два дома в квартале, ― построены на наших огородах. Этот полностью квартал испорчен. Лучше бы сделали как на Комсомольской, где построены трёхэтажные кирпичные домики, они более красиво вписываются. А эти громады ненормальные построены на наших огородах, которые потом превратились в сады.

Наша вся жизнь была во дворе и огородах, в садах, потому что каждой семье были выделены грядки 2–3 метра в длину в одну сторону и другую, потом посажены ягоды и кусты, и мы работали всё время на огородах: родители посылали прополоть, почистить, убрать. Потом там росли яблони. И все голодные 1940–1950-е годы огороды нас выручали, потому что мы морковку вытаскивали, вытирали об коленки и ели, огурчики-помидорчики… Там всё родители наши сажали. Но у нас была обязанность полоть, поливать, ухаживать, следить. Мы даже соревнование устраивали, у кого огород чище. Это всё было до середины 1990-х годов. Это были слёзы, когда всё это уничтожали, выкорчёвывали и построили эти ненормальные для коломенской архитектуры здания. Наше всё детство проходило во дворе и на огородах. Это был такой наш микромир.

Квартиры были очень разные. В одной квартире жил секретарь горкома, у него была вся трёхкомнатная квартира. Эти квартиры давали, их распределяли на семью, но где-то на две семьи. Наша квартира, например: наша семья четыре человека (у меня брат), потом папины мать и сестра и его младший брат. Эта вся двухкомнатная квартира (две 20-метровые комнаты и маленькая 11-метровая) была на нашу большую семью. Напротив была на две семьи такая же квартира. Где-то была целиком семья. В зависимости от народа: практически жили представители местной партийной власти, занимая всю квартиру, а в других квартирах жили по две семьи.

Во время войны у нас была эвакуация. Бабушка с тётей уехали в Белово, они работали на патефонном заводе. Младший брат папы уехал в Москву, он был кремлёвским курсантом. Квартира наша как бы освободилась для нашей семьи, для четырёх человек. Но мы тогда уехали с мамой и братом в эвакуацию ― прямо сразу после начала войны, в 1941 году, когда начали немцы подходить к Москве, тогда же началась и паника, и эвакуация… Поскольку отец был партийным работником, он остался здесь для подпольной работы, партизанский отряд организовали. А нас отвезли на Волгу, в Ульяновскую область, Шиловский район. Квартира освободилась. Многие тогда уехали, и заселяли того, кто оставался, им давали ордер, они заселялись в эти квартиры. Когда мы приехали из эвакуации, в одной маленькой комнате уже жила другая женщина, наша квартира стала с соседкой, коммунальной. Все квартиры в доме были более-менее, даже в подъезде втором до сих пор люди живут те, которые в 1937–1938 году, когда был построен дом, заехали туда, там до сих пор их дети-внуки живут. Т. е. там более стабильный подъезд, там не было переселения, как у нас.

А напротив квартира, первая, была уникальнейшая. Там жили пять человек в первой комнате, в следующей комнате три человека жило, а в этой маленькой комнате ― не знаю, что это за комната была! ― всё время одни уезжали, другие приезжали. Там и учительница жила с мужем, потом переехала… Там, особенно мне запомнилось во время моего детства, жили татары, их было семь человек в этой маленькой 11-метровой комнатке! У них были двухъярусные кровати, нары. Там жили две сестры, их мужья, одна была бездетная семья, а у второй было двое детей. Представляете, сколько человек?! И они все жили в этой 11-метровке. Но что удивляет: у нас никогда не было ни криков, ни дрязг, ни ссор, ни ругани, была тишина, уважение, и, главное, зависти не было к тем, у кого что-то получше. Тогда же все жили бедно, скудно, но кто-то всё-таки жил получше, например, руководители города. Но сказать, что была зависть, что козни строили друг другу ― тишина была в доме. Коммунальных интриг никогда не было. Как в первой квартире столько человек ― один туалет, кухня, ванная приспособленная, как они жили?! И дети учились прекрасно. И мамы наши, деды, их отцы ― был мир.

 

«Девки, девки, субботник!»

Сейчас второй подъезд остался тем, каким был, потомки, а наш первый подъезд ― там люди другие совсем живут. Очень удивительно получилось. У нас вся жизнь была во дворе. Детей у нас было много, разновозрастные, была дружба. Коммунальный город, можно так сказать. Потому что жизнь наша детская выходила за пределы квартиры, выходила во дворы и улицы, мы жили во дворах и на улицах. Коммунальный мир выходил за пределы стен. Было всё очень по-доброму, потому что не теснились. Даже наш монастырь Брусенский, кремль ― там был прямо муравейник, и всё равно как-то… Все выходили на улицы. Во дворе у нас была тётя Катя Хлыстова, она была старшей по дому. Она в мае выходила во двор, кричала: «Девки, девки, субботник! Девки, девки, завтра субботник!» И все наши мамы и отцы выходили и вычищали двор, всё было чисто. С внешней стороны улицы стена дома была поделена мелом на квартиры, у кого сколько ― 3, 2,5 метра ― мы должны были чистить снег на улице, каждый под своим окном с внешней стороны, чтоб тротуар был чистым. Снег возили во двор, мы не ждали машины. Дети, конечно, не особо лопатами ворочали, а матери и отцы вычищали свою делянку. Тротуар был чистым.

А у меня муж жил на улице Москворецкой, у них частный дом был, там всегда ходил участковый и стучал в окошко: «Хозяйка, хозяйка, у вас грязно, у вас снег не чищен, завтра проверю». Он ходил по улице, и были чистота и порядок. Люди чувствовали себя не только хозяевами своей квартиры и дома, а ещё и хозяевами города. Такой ещё нюанс: Старый город заканчивался там, где сейчас Мемориальный парк, в границах 1950 какого-то года, потом начали там строить дальше. Тротуар должен быть чистым в городе, по улице Октябрьской Революции. Так вот в конце войны и после войны была договорённость между домоуправлением: им Райпотребсоюз или торг давали из-под спичечных коробок большие ящики, в дома выдавали эти коробки, люди чистили снег, в эти коробки грузили и во дворы свои привозили. Так было организовано, не то что отсебятина ― с торговым предприятиями у ЖКУ города была договорённость.

 

«Девки, девки, Иван приходит!»

Ещё о дворе нашем. Мы, дети, всегда всё знали. У нас верёвки висели вдоль двора длинные. В июле, в жару, все из своих сундуков вытаскивали свою одежду, чтобы сушить: перины, пальто зимнее, одеяла ― весь двор был увешан вещами! И мы знали, у кого лучше пальто, у кого хуже. Мама ещё говорила: «Вот наше пальто висит с росомахой, у нас был воротник с росомахой ― это я продала во время войны соседке». То есть всё мы знали. Самое интересное, что наши матери таскали матрасы, вытаскивали из дома, всё-всё-всё сушили во дворе, день–два в самую июльскую жару была сушка. Мне мама рассказывала: они потом двор убирали, после всей этой тряски, подметали, у каждого был свой участок, она подметает и видит две золотые монетки дореволюционные. Это было под верёвкой, напротив наших окон, поэтому, естественно, все эти пальто и перины были не из второго подъезда, значит, от нашего. Мама взяла их и пошла наверх: «Анна Васильевна, это не ваше?» ― «Ой, мои-мои-мои!» Всё знали, понимали, ценили. Были бедные, конечно.

После войны было очень плохо с тряпьём, с материями, всё перешивалось. Я поступила в университет ― у меня была юбка из отцовской гимнастёрки перелицованная. 1940-е, 1950-е годы были бедные. Помню, тётя Катя, наша старшая: «Девки, девки, Иван приходит!» Иван был портной, который жил где-то в Рязанской или Тульской области, он умел шить верхнее пальто на машинках. Видно, она его знала. Он приходил в наш дом, по квартирам: «Готовьте для перелицовки вещи». Наши мамы вытаскивали какие-то галифе, чтобы перешить, перелицевать. Иван в одной квартире поживёт недельку ― он там ночует, его там кормят, потом переходит в другую квартиру, там он шьёт 2–3 дня, смотря сколько вещей. Так он по квартирам шёл, таким образом нашу одежду перелицевал, что-то делал.

Он вручную делал?

Он со своей машинкой приезжал, машинка не для белья тонкого. Он со своей машинкой приезжал, переходил с ней из квартиры в квартиру. Такой наш коммунальный быт своеобразный был.

 

«Патефон наш нас спас»

Из детства что у меня осталось печальное… Детство, я считаю, хорошее было, не буду идеализировать, но детство было хорошее. Что было грустного. Я была маленькая, ещё в школу не ходила. Утром просыпаюсь, солнце такое в окна, мамы нет в комнате. У нас не запирались двери коммунальные, все были нараспашку. Я во двор выбегаю (мы на первом этаже жили), мама стёкла убирает. Тётя Нюра сверху говорит: «Нин, ты что делаешь?» А она говорит: «Убираю стёкла, нас ограбили». Такая очень история была интересная, я до сих пор говорю (и мама говорила) спасибо патефону. У нас из ценного был только патефон в квартире, остальное ― наша одежда, детское что-то. Отец, видно, был в командировке где-то, по району ездил, его не было. Мы спали во второй комнате. А у нас был кот, его брат почему-то назвал Фюрер, невозможный, хулиганистый, бегал везде. Тогда форточки были открыты, кошки свободно жили. У нас фикус большой, мама его загораживала дощечкой, чтобы кот туда не гадил. Она говорит: «Я сплю и слышу стук, думаю: дощечка упала ― опять кот набезобразил». Она выходит в ту комнату и видит, что мужчина окно разбил и в окно выбрасывает из шкафа наши вещи. Он тащил патефон, и патефон стукнул о подоконник, и мама услышала. И вот она в каком-то порыве (говорит, ей не страшно нисколько было) начала тянуть его за пальто обратно в комнату, с патефоном. Есть подозрение, кто это был… Он, видно, испугался, вырвался и убежал. Оставил всё, что он набросал под окно, все эти наши вещички. Патефон наш нас спас. Вот это из раннего детства, когда после войны было много всякого хулиганства, в том числе и воровства.

Получается, это был не гастролёр?

Мы подозреваем, мама не хотела говорить, кто, но знакомый, который что-то узнал, что у нас есть кое-что из вещей. Тогда было же очень тяжело с одеждой, вещами. Вот такая была история.

Вы сказали, что самым ценным в доме был патефон. Как он появился?

Работали отец и тётя Кланя, младшая сестра отца, на патефонном заводе. Отец потом был секретарём парткома завода, потом вывозил в эвакуацию завод в Белово. До войны работал на заводе, поэтому патефон был. Была масса пластинок, очень много! До сих пор эти пластинки ― «Марш Ворошилова», песни о Будённом и о Гражданской войне ― у сына хранятся. Потом, после войны, появилась эта эстрада, брат увлекался: «Анечка», утёсовские пластинки… Они исчезли, а довоенные о Гражданской войне сохранились пластинки.

В какой момент включали патефон?

Пластинки о Гражданской войне я не помню, чтобы включали. А после войны, когда брат (он меня на четыре года старше) уже начал хороводиться, песни начала 1950-х ― «Анечка», утёсовские, Вадима Козина песни, «Анечка-Манечка» фокстротного типа… он потом поехал в Москву учиться, с собой туда взял.

Момент из войны я помню. Мы маленькие совсем были, 4–5 лет, всегда слушали это чёрное радио (радиорепродуктор «тарелка» был чёрного цвета ― ред.), сводки военные. И почему-то всегда, когда говорили «город взят под руководством маршала…», брат кричал: «Жукова!» А я кричала: «Рокоссовского!» Почему мне Рокоссовский нравился, я не понимаю. Почему я выбрала Рокоссовского, а не Жукова? Я же его не видела! Почему-то я болела за него, чтоб под его руководством был взят Орёл, Пинск освобождён…

 

«Банные компании»

Ещё момент из военного детства ― баня! Старые бани, которые сейчас находятся на площади Шевлягиной, где пастила (Музейная фабрика пастилы ― ред.) у нас, эта баня спасала людей: не было в городе эпидемий тогда, потому что все ходили в эту баню. Она работала постоянно, два отделения женских, два мужских. С тазами своими, с вениками, у кого был (обязательно свои тазы, хотя там и шайки были). 20 копеек, помню, стоил билет, на этот билет давали маленький кусочек мыла. Муж рассказывает, что они с братом старшим ходили в баню, им давали два билета, два кусочка мыла. Так они одним кусочком мыла мылись, а второй кусочек приносили домой, чтобы мать стирала. Представляете? Мыло в то время давали, бани работали безотказно. Эпидемиологическая обстановка в городе была нормальная. Это было особое ― банные компании, банный день!..

Это был банный день определённый?

Баня работал четыре дня: четверг, пятница, суббота, воскресенье в наше время. Артучилище когда было (сначала офицерские курсы, потом артучилище, в 1953 году перевели наше ЛАУ, которое стало КАУ), один день обязательно был для курсантов ― вторник или среда. Понедельник и вторник были выходные дни, там прачечная работала: для больницы и для артучилища всё стиралось. Четверг, пятница, суббота ― работали мужское и женское отделения для города. В баню ходили всегда, у кого какой был свободный день. У меня подружка, когда жили на Красногвардейской, она говорит, что они ходили раз в две недели в баню, потому что нужно было и мальчиков, и девочек собрать. Мы раз в неделю ходили мыться всегда. Другие по-разному.

Потом стали собираться просто банные компании ― это люди, которые группировались. Вот у нас была спортивная школа гимнастов (они были в 1960-х известны, в 1970-х тоже), они организовывались и приходили в свой день. Был ритуал: обязательно была парилка, кто приходил первый, разогревал, приходил когда какой-то ненормальный, как они говорили, подливал туда, а не надо было, чтобы пар был сухой. Т.е. они всё время парились, сидели, потом пиво там выпивали ― был такой сбор банных мужиков. В 1980-е годы женщины тоже компаниями приходили. Мужские и юношеские компании были всё время, они знали, в какое время, в четверг или пятницу приходили.

Баня ― это было место встреч. Тусовочное место. Когда баня закрылась, это было для истинно коломенских людей печаль, трагедия, потому что баня всегда была центром общественной жизни.

 

«Снимали квартиры за дрова»

Ещё хочу сказать о танцах. Почему я говорю, что Коломна коммунальная, что не замыкались в квартирах, а выходили на улицы: ведь у нас танцы (во время войны, конечно, не было) после войны, в 1940-е, 1950-е годы, были по адресам: Дом учителя, клуб мотороремонтного завода на Гражданской, где сейчас филармония (это я по кругу иду), пристань на Москве-реке, двухэтажное здание ― это был центр жизни улицы Москворецкой, Посадской, центр их культурной жизни, улицы Зайцева, Гончарной ― этого района.

Деревянная пристань была очень красивая. Было типовое здание для предвоенных и послевоенных лет, когда показывают фильмы ― эти двухэтажные голубые пристани, лестница спускалась оттуда деревянная. Внизу был зал ожидания, там были танцы, кино, своя самодеятельность работала ― там жизнь кипела. А наверху водники вставали на зиму: баржи, маленькие пароходики, катера пришвартовывлись к берегу Москвы-реки, где сейчас пристань, и там зимовали. А сами водники все учились, и на втором этаже пристани был филиал Горьковского речного техникума, они там повышали свои знания: капитан становился боцманом, боцман капитаном, было очень серьёзное обучение.

Кто-то из водников жил в Коломне, а многие жили на баржах, т.е. не имели свои квартиры, и они снимали квартиры за дрова: старые суда разрубали (был же в основном деревянный речной флот), которые выходили из строя. Они были с дровами. А с дровами тогда в городе было очень тяжело, во время войны вообще все заборы сожгли, дров не было. И вот они за дрова снимали комнатушку. Этот район был очень оживлённый в городе. У меня там муж жил, рассказывал. А мы жили на Красногвардейской, у нас была своя жизнь, свой микромир, а у них ― свой мир. Эти водники, рыбаки… Они все на заводах работали, отцы. Район был очень населённый.

О танцах. Потом по кругу идёт артучилище, там был свой клуб ― все девчонки бегали танцевали, искали себе женихов, многие нашли себе женихов и уехали. Клуб хлебозавода, клуб железнодорожников (на переезде, если идти на Коломзавод, по левую руку перед переездом стояло одноэтажное кирпичное дореволюционное здание, там был клуб железнодорожников, там тоже танцы), клуб Ленина («Станкостроитель», который сейчас по-другому называется; Дворца культуры им. Ленина тогда не было, был клуб Ленина ― двухэтажное здание, к которому тоже сейчас пристроили, его было трудно узнать). Представляете? Везде были танцы! С осени начиналось, зимой ― молодёжи было где заниматься, они женихались, танцы, занимались физкультурой ― тогда фитнес-клубов не было, а танцы были своеобразной подготовкой физической людей. Так по кругу ходили.

Ещё самое главное забыла ― кинотеатр в Доме Озерова, он назывался «Зимний» тогда, потому что летний был в саду на Комсомольской, в сарае, там было кино. Там считались главные танцы. Почему? Какая была организация? Там очень толстые стены, старое здание, поэтому звукоизоляция была прекрасной. Начинался сеанс в шесть часов, потом в восемь часов, следующий был в 10 часов ― три сеанса. Кино было главным нашим развлечением. Всё в кино, всё в кино!.. Телевидения тогда не было, оно только с середины 1950-х стало, культурная жизнь была в кино. 3 рубля стоил самый дешёвый билет, потом 4.50 и 5 рублей.

Мы говорим о вечерних часах?

В 6 вечера, в 8 и 10. Через каждые два часа было кино. Стоимость билетов в зависимости от того, где садишься. Если молодёжь шла, в основном, на шестичасовой вечерний сеанс, там можно было повлюбляться, то с половины девятого до начала сеанса там на втором этаже (где сейчас выставочный зал) играл духовой оркестр, были танцы. Все приходили, скидывали пальто своё в кучу, и в этом зале начинались танцы. Играл духовой оркестр, восьмичасовой сеанс начинался, а в зрительном зале его не было слышно ― стены толстые. Духовой оркестр был нашим, из местных людей собран. Потом играл духовой оркестр КАУ (Коломенское артиллерийское училище ― ред.), где был Анатолий Абрамович Цымбалов, знаменитый, тоже легенда, он начинал как дирижёр этого духового оркестра артучилища, он играл здесь на танцах. Такой был танцевальный круг.

Вы куда ходили? Или вы ещё маленькой были?

Нет. Это всё брат. Я на танцы не ходила. Только в летнем городском саду. Там была площадка. Перед началом кино тоже пускали и играл духовой оркестр, ракушка была. Перед ракушкой топтались подростки начиная с 10–11 лет, они кругами топтались там. Потом были даже поставлены лейки, в перерыве они наливали лейки, поливали круг, чтобы пыль не стояла столбом. Это было перед сценой. Туда мы вообще не касались. У нас был около фонтана кружочек, это был 8–10 класс, мы танцевали красиво. Перед входом в театр был круг, там были разведённые, неженатые. Всё было поделено по возрастам, по интересам, по целям. На зимние танцы я не ходила, это по рассказам брата.

 

«Тёть, дядь, проведи в кино!»

Про кино. Кинотеатр «Зимний» в старом городе, кинотеатр «Станкостроитель». Сказать, что зал был полный ― это ничего не сказать. Всегда был битком! Фильмы шли по две недели. На «Кубанских казаков» после войны смотришь: радостная жизнь, веселье, песни, всё ломится от фруктов, арбузов, а мы здесь голодные… и вдруг такая сказка! Тогда можно было детям проходить бесплатно ― с родителями. Мы сначала покупали билеты ― давали родители деньги, а потом ходили: «Тёть, дядь, проведи!» Стоим около входа в кинотеатр, ждём, когда идут муж с женой, солидные: «Тёть, дядь, проведи!» Получалось всегда. Один раз отец пришёл злой. Он был всегда очень уважительный к нам, взглядом нас воспитывал и редким словом. А тут пришёл ― вижу: всё, сейчас будет разгон. «Ты вчера была в кино?» ― «Была в кино». ― «Покупала билет?» ― «Нет, не покупала». Тётя и дядя оказались знакомые его, сказали: «Как не стыдно, что дочь попрошайничает! Не мог дать на билеты в кино!» Но мы ходили, конечно, очень часто. «Индийская гробница», «Бродяга», «Тарзан», индийские фильмы смотрели. Сейчас трудно представить. Сейчас там выставочный зал, забор стоит между магазином «Янтарь», а там была пристройка и кассы в кинотеатр. В кассах на «Тарзана» билет не возьмёшь! У нас был хулиганистый парень, Генка Громов, он жил на Комсомольской, но он нас уважал, потому что его мать и мать моей подруги были дружны, и он к нам относился с пиететом. Мы всё время: «Ген, возьми билетик!» А Генка был такой отчаянный парень, что он по головам!.. Был битком набит кассовый зал, работали Анечка и Шурочка, Шурочка ― красивая такая, чёрненькая, Анечка беленькая. И он по головам к этим кассам шёл и притаскивал ленту билетов, он выделял: «Девчонки, вам пять». Была такая радость, что мы получили билет на «Тарзана»! Трофейные фильмы тогда начались: «Серенада солнечной долины», фильмы про мушкетёров… Трофейные фильмы были очень красивые, серия была фильмов австрийских, швейцарских, немецких, французских было мало, английские были, «Леди Гамильтон». Богатая коллекция фильмов была! Мы на этих фильмах росли: мы подражали, пели какие-то песни ― открывали окно в новый мир. Кино нас поддерживало. Ну и, конечно, фильм «Молодая гвардия»! Мы даже организовывали отряды молодой гвардии подпольные… Сейчас не сравнить. Не хочу идеализировать то время, но это было наше время.

 

«Смотрели на гимнастов, влюблялись тайком»

Купание летом. Это были пляжи на Москва-реке. На Оку мы не ходили, Ока была для тех, кто жил в Бочманове, Щурово был тогда вообще не присоединённый к Коломне город. В старой части города были пляжи. Если перейти мост Бобреневский, то сразу по левую руку был городской пляж. Берег был чистый, не заросший, его вырубали, вычищали, он был просто голый. Это можно объяснить чем: суда шли, пароходы, движение по реке было, река была очень оживлённая, а там, где Пьяная лука, был резкий поворот ― и, конечно, нужно было, чтобы берег можно было видеть, чтобы он был открытый. На правом берегу город, а левый берег должен быть чистым для безопасности. Это был городской пляж.

Мы ходили, «золотая молодёжь» ― мы были старшеклассницы, гимнасты, в которых мы влюблялись со стороны, у них большая компания, мы ходили на «дальние песочки». Мы спускались с Блюдечка, там была каменная лестница, где Коломенка впадала в Москву-реку ручейком, шли вдоль Москвы-реки, там текла река Чур, кажется, она была по колено ― мы поднимали юбки (тогда шорт не было) и шли по Москве-реке дальше, дальше, дальше ― почти туда, где она поворот делает, напротив Бобренева. Это называлось «дальние песочки» ― один песочек и кустики для переодевания. Там был пляж, там мы загорали, читали, были вишни ― косточками плевались и, конечно, смотрели на гимнастов, которые были постарше нас, парни лет по 20, они в волейбол играли, мы в них влюблялись тайком. Это был такой пляж для избранных, никакого хулиганья никогда не было.

Там шли пароходы, когда они поворачивали, были волны, мы на этих волнах качались. Это был целый церемониал! Потому что надо было дойти до «дальних песочков», покупаться, вернуться… Мы уходили в 10 и приходили после двух. Это было наше развлечение. Сейчас там ничего не осталось, всё заросло. Там действительно был золотой песок. Тусовочное место. Кто постарше меня, могут ещё что-то повспоминать, но мы так: читали, смотрели, купались, смотрели на наших гимнастов красивых.

На городском пляже было столпотворение, это был муравейник ― настолько там был популярный пляж. Потому что река была чистая: в те годы не было Воскресенского химкомбината, других предприятий, они начали строиться в 1970-е годы, поэтому не было выбросов в реку, река была чистая, очень много было рыбы. Купались везде где можно на Москве-реке: напротив пристани лестница, тоже песочек сгружали (у меня там маленький сынуля учился плавать)… О Москве-реке вообще отдельная песня! Это была такая оживлённая дорога, такая шумная река! Там пароходы одним за одним шли, пассажирские пароходы: Пермь, Астрахань, Сталинград, Горький… Пассажирские пароходы двухпалубные, потом шли баржи. Шли баржи с юга ― из Астрахани, потом по Волге, Оке, Москве-реке ― это Москва снабжалась: и помидоры, и арбузы, и капуста, и яблоки… Ловцы, Дединово (сёла на берегу Оки, сейчас Луховицкий район ― ред.) ― там были заливные луга, и там было очень много молочных ферм, личное хозяйство было. Женщины из Дединова, Ловец привозили молоко в жбанах больших. Хозяйки с улиц Москворецкой, Посадской шли к пароходу и покупали молоко. Корзины стояли огромные, в этих корзинах все фрукты и овощи, которые шли с юга.

Сейчас тягостно приходить, потому что сейчас Москва-река пустая, тёмная, пахучая, совершенно не та, что была раньше. Тогда пароходы были, им некуда было причалить! Сейчас туристический пароход причалит один к одному ― и здесь то же самое, они причаливали один к одному. Это был вид транспорта самый дешёвый. Машин было мало, только железная дорога. Люди в основном передвигались по реке. Билеты стоили очень дёшево. Водный транспорт был самым дешёвым, конечно, он был медленным, тихоходным.

В начале 1970-х от Бочманова на Оке отходил рейсовый пароход до Алексина. Он шёл на Озёра, Каширу, к Тарусе, Алексину. Это был рейсовый пароход. Не говоря уже о катерах, которые возили рабочих: Притыка, Бочманово, Ловцы, Дединово ― вся заречная зона, все они работали на заводах, передвигались на водном транспорте. Конечно, все эти катера были приспособлены под начало рабочего дня на заводе. Об этих реках можно рассказывать целую песню!

 

«Двор шумел, просто улей был!»

О доме Свешникова, на углу Арбатской и Москворецкой. Свешниковы были огородники, рыботорговцы, семья была очень богатая, купеческая семья, они имели несколько домов. По последним данным, Свешников Александр Васильевич, наш знаменитый концертмейстер, родился не в этом доме, а где-то на улице Островской или Посадской, там дом установлен был тоже свешниковский, он там жил. По коломенской легенде, это дом Свешникова. Действительно, он был свешниковский, напротив был красавец-дом деревянный, одноэтажный. Они оба были украшены красивыми наличниками, резьба была повсеместной, карнизы, крыльца ― всё было изрезано. Дом Свешникова тоже был очень красивый, он был с мансардой, ворота были деревянные, с резьбой, с большими накладками, веранда была, выложенная цветными стёклами, ― когда был закат, она вся просто сверкала! Была передняя часть хозяйская, в задней жили работники.

Этот дом до 1960-х годов сохранил свой красивый вид, и дом напротив, который потом в 1990-е годы какие-то богатые люди успели снести.

Где сейчас красно-кирпичный?

Да. На этой стороне, напротив. В этом доме, начиная с предвоенного времени, в войну и так далее, жило где-то 20 семей! Семьи были 4–5 человек в каждой, жили они в маленьких комнатушках по 10–12 метров. Семья пять человек жила в этой комнатке! Жила одна семья, у них была комнатка без окон, окошко выходило на внутреннюю лестницу. Двор просто кишел! Под домом был подвал, выложенный камнем, был холодный, поэтому до войны водники туда свозили картошку. Такой же подвал был во дворе, хранили там рыбу, овощи, тоже выложенный белым камнем глубокий сарай. Эти жильцы делили по метрам, чтобы ставить кадушки с капустой, огурцами, выделялись кусочки после войны, куда картошку сыпать.

Двор шумел, просто улей был! Самое главное, что не было по улицам криков, ссор, скандалов. В клетушечках жили, туалет был во дворе. Они жили в тесных помещениях до 1960-х, когда началось переселение Коломны, началось строительство домов, людям стали давать квартиры. Дворы были открытые, они были проходные, там ребятня играла, люди шли косяком к реке, проходили через двор ― и никто не кричал, замечаний не делал: «Это наш двор! Обойдите стороной!» Всё это было открыто, проходное.

Я туда вышла замуж, муж там у меня жил, мы три года жили в частном доме. Это улица от Арбатской до магазина водников. Магазин водников был от ОРС (отдел рабочего снабжения ― ред.), а орсовские магазины снабжались не как в городе ― там всегда было что-то побольше. Сейчас там «10 зайцев» (музей ― ред.), но до сих пор это «магазин у водников». И вот вся эта улица была наводнена людьми, все шли от «водников» и обратно. Улица была настолько людная! И я удивляюсь, какая она сейчас пустая. Где эти люди? Сейчас даже Арбатскую слободу построили, но не видно этих людей… А тогда она кишела! Идут, говорят: «Ой, к “водникам” привезли рыбу, треску!» ― вот такой шёл народ.

 

«Капустные листы привязывали к животу, чтобы накормить детей»

Мужчины все работали, в основном, на Коломзаводе, редко кто на Текстильмаше (потом Патефонке). Они не были призваны на войну, потому что нужны были специалисты. Отцы моих ровесников в основном работали, не уезжали никуда. А женщины работали. У меня свёкр работал в Райпотребсоюзе: где сейчас построен новый микрорайон, когда по Малинскому шоссе едешь, там была засолка ― большое предприятие, где солили капусту, огурцы для фронта, где сушили морковь, капусту. Райпотребсоюз тоже (у свёкра была бронь, хотя он ушёл на фронт, сказал: «Что я, мужик здоровенный, буду здесь!») специалистов оставлял, потому что нужны были для фронта продукты. Свекровь работала во время войны на засолке, где были эти дошники (большие чаны для квашения капусты ― ред.). Женщины были голодные, капустные листы привязывали к животу, чтобы принести домой, чем-то накормить своих детей. Охранники знали. Муж рассказывал, у них трое детей было, свекровь говорила: «Сегодня у нас ужин, как зазвонят в церкви». Садились, картошку давали, варили лебеду, чирики, а на третье ― «Варяг». Съели картошку ― и пели песню «Варяг»! Чтобы поднять настроение. Все садились, слова знали, все пели песню. Это во время войны.

Ещё во время войны эпизод. На улице Москворецкой, где сгорел дом, рядом был дом ― первый этаж был каменный, верх деревянный. Там конфетки делали, был конфетный цех, частный. Где магазин «Макарка» ― это угол Посадской и Арбатской, наискосок от пастилы (музея «Коломенская пастила» ― ред.), сейчас он принадлежит кузнице, напротив «Самовара» (музей самоваров ― ред.).

Не прямо углом выходящий на перекрёсток второй дом?

Да. Это был магазин «Макарка», каменное здание. Во дворе там тоже был маленький… цех, там женщины сушили для фронта морковь и свёклу. Муж рассказывает, что они выбегали туда маленькими, 4–5 лет, в мороз, все трясутся, тряпками повязаны, в валенках, чтобы не замёрзнуть, подбегали к воротом и стояли ждали. Женщины, когда выбегали в туалет, тайком им выносили в горсточках сушёную морковку и свёклу, чтобы хоть каким-то образом ребят подкормить. Муж говорит: как за сладостями туда ходили, сейчас эту сушёную свёклу не могу видеть, чувствовать запах, а тогда это был деликатес. Им выносили, сыпали в ладошки в голодные военные годы.

 

«У каждого предприятия был свой духовой оркестр»

Про праздники расскажите. Когда жили на Красногвардейской, как отмечали праздники?

Праздник отмечали так. 1 Мая и октябрьская (демонстрация 7 ноября― ред.) ― это обязательно. Новый год был не в чести. Ну как не в чести… ставили ёлку, кто побольше, кто поменьше, мама всегда наряжала ёлку, на ёлку вешали самодельные игрушечки, иногда мандаринчик приносили. Но чтобы праздновали Новый год ― не праздновали. А Май и октябрьская ― это обязательно! Это демонстрация, все ходили на демонстрации, все школы обязательно ходили, начиная с 4-го класса ходили на демонстрацию майскую и на октябрьскую. Все демонстрации смотрели, все знали, какое предприятие идёт, какое лучше, какой оркестр. Начиная с этого угла до милиции ― самое оживлённое, дальше уже расходились. Тоже высматривали, кто чего, какая школа, какие ребята лучше. Я училась в 26-й школе, где сейчас МФЦ, она была женской, потом в 1955 году нас смешали. Я с 1 по 8 класс училась в женской школе, потом нас перевели в 10-ю, она была напротив депо, где сейчас спортивная школа, её только построили, она сначала была мужской. 9–10 классы я заканчивала там.

В 10-й школе была знаменитая гимнастическая секция. Не скажу, кто был руководителем, какой-то известный гимнаст, у него сын тоже был членом нашей олимпийской сборной. Он там образовал, ребят заставлял заниматься гимнастикой. Поэтому когда 10-я школа шла, шли ребята ― это для нас было всё! Они все шли в трусах и майках, все были подтянутые, спортивные, их было очень много, они шли шеренгами. А 9-я школа были интеллектуалы ― шла просто компания.

У каждого предприятия был свой духовой оркестр. Начиная от Коломзавода, КБМ (Конструкорское бюро машиностроения ― ред.), ЗТС (Завод тяжёлых станков ― ред.), Текстильмаш, щуровские домостроительные комбинаты, Мособлстрой-3, коммунальные хозяйства ― у всех были духовые оркестры. Каждая колонна шла с духовым оркестром, мы смотрели, кто лучше. Лучшим был оркестр ЗТС, потому что там руководил Цымбалов Анатолий Абрамович, его ребята тоже подтянутые, все в форме. Каждый год смотрели: что нам покажет Цымбалов, какую программу? Духовая музыка была всегда в ушах! Сейчас она не звучит, а тогда это был праздник, как духовой оркестр заиграл. А когда оркестр в КАУ появился, тогда вообще был праздник, когда они шли!

После праздника, демонстрации мы шли по домам. На май всегда приходила наша родня. Мы семья, старший папин брат дядя Миша Матвеев, он работал на Текстильмаше, со своей женой и старшими сыновьями Юрой и Женей, которые были студентами, приезжали на май, тётя Кланя, мамина сестра. Был широкий стол в комнате в большой. Мама заливала судака, это её блюдо было, она умела заливать. Помидоры, картошки, соленья, колбас не было. Стоял петух керамический красивый, в него входил литр водки ― мы не ставили бутылки, бутылок не было тогда, в графинчики наливали водку. У дяди Миши всегда стоял графинчик, в нём плавал лимончик. Когда наливали, до коготка петуха наливали.

Семья собиралась. Матвеевы были голосистые. Это песни! У дяди Миши бас, у отца красивый баритон, у Клани красивый женский альт. Мы, Казанские, по линии мамы не голосистые, хотя я в хоре занималась у Андрея Павловича (Радищева, известного коломенского педагога ― ред.), 10 лет песни пела… Но Матвеевы как запоют на три голоса!.. Они пели гражданские песни, вспоминали всё, что связано с войной. Мой дед по линии отца был молотобойцем, он без конца переезжал на заводы металлические, машиностроительные. Почему-то его направляли в командировки. Дядя Миша родился в Карасёве, в Коломне. Отец родился в Мытищах. Тётя Кланя родилась в Мытищах. Дядя Саша родился в Петербурге. Он всё время переезжал. До самой революции они жили в Петербурге, на 9-й линии. Он знал городские романсы. Это уникально! Тогда не было магнитофона, чтобы записать. Он пел городские романсы, я сейчас слушаю старые песни, программы ― эти песни не поют, которые он пел. Он вставал всегда, артистичный был, басом пел романсы. Голос необыкновенный был! Потом они пели хором, особенно песню «Там вдали, за рекой…» Отец пел «Летят утки», я её пела потом, это его коронная, и «Шумел камыш».

Потом мои братья старшие двоюродные, Юра и Женя, были студентами (Юра учился в институте стали, Женя в Бауманском) стали привозить студенческие песни, «Белая берёза» ― есенинские стали песни петь. Юра с гитарой был…

Предпочитали голосом петь, нежели включать проигрыватель?

Нет. Тогда этого не было. Это я рассказываю про 1950-е годы, до того, как я уехала в 1956 году в Москву. В 1940-е ещё нет, а в 1950-е да. Пели и студенческие песни того времени, переделанные. Тогда все пели! На праздники собирались в домах и пели песни. Окна были открыты в мае, везде застолье было в домах. Праздновали праздник за столом и с песнями. Потом мы с мужем пошли, конец 1980-х был, наверное, на праздник, и он говорит: «Что-то тихо как-то стало…» Да просто песни не поют! Сейчас передачи по телевидению, первая, вторая программа, они организуют старые песни. Люди пели, знали песни.

Я занималась в хоре у Андрея Павловича в Доме пионеров. В 1947 году я в первый класс пошла, и нас привела учительница Евдокия Ивановна Чекалина в Дом пионеров, в хор к Андрею Павловичу Радищеву. Он тогда пришёл из армии, он возобновил свой хоровой коллектив. С 1947 года до 10 класса мы у него пели в хоре. Мы пели весь репертуар! «О Сталине мудром, родном и великом прекрасные песни слагает народ», «В степи под Херсоном высокие травы, В степи под Херсоном курган…», из классики «Улетай на крылья ветра», «Девицы-красавицы», из «Аскольдовой могилы» «Ах, подруженьки, как грустно»… Мы пели весь репертуар: и классику, и советские, и дореволюционные. Мы выступали, когда выборы были ― это же тоже был праздник: на всех участках были обязательно буфеты, концерты художественной самодеятельности, фильмы показывали. Люди шли на выборы. Конечно, все голосовали понятно за кого, это не важно, но самое главное ― это праздничное настроение: машины, колонны, люди с гармошками… И мы с хором с Андреем Павловичем тоже выступали ― на пристани, в больнице был участок, мы на красивой лестнице выступали, во дворце, везде пели песни.

Октябрьская ― это был выход на «Большуху». После демонстрации приходили домой, там обед. Потом наступал вечер быстро, темнота быстро спускалась, и мы все шли на «Большуху», на нашу любимую улицу Октябрьской Революции, она раньше Большая называлась (официально ― Астраханская ― ред.), поэтому «Большухой» мы называли. Мы шли от угла, где магазин…

От угла нашего дома?

Да. И до милиции, до Комсомольской. До Уманской шли уже остатки. В основном от милиции поворачивались и обратно шли. Одна колонна, шеренга в одну сторону идёт, напротив другая. Приходили все взрослые, отцы, матери, хотя подростки, дети тоже шмыгали. Все собирались под ручку, родители, друзья родные.

Это променад, прогулки были, не демонстрации?

Демонстрация прошла, после неё собирались, пообедали, подвыпили, у кого что было. У нас на октябрьскую не собирались, у нас только на май было застолье большое семейное. В пять–шесть уже было темно, к этому времени все выходили на променад. Продолжалось это два–три часа, выдерживали все, холодно уже было. Просто ходили, общались, кто-то кого-то увидит, встретится… а так шли молча в одну сторону и другую. Дети «стреляли», у нас были свои интересы.

Уличное освещение было?

Тусклое освещение было. Улица главная была, она, конечно, освещалась. Из окон что-то было видно, тёмные окна не были. Это не была темень страшная.

Такие прогулки были только по праздничным дням?

На Май не было. На Май были стадионы, открывались сады. Тогда кроме кинотеатров и танцев для молодёжи… некуда было больше податься.

 

«В лото играли бесконечно!»

Зимой было увлечение ― все играли в лото. Это была такая зараза, такая болезнь была! Это дома зимой. Летом мужики, наши отцы, собирались в домино играли, во дворе напротив наших окон рос красивый развесистый тополь, был стол оборудован, подвели они какую-то лампочку, вечером с работы приходили и до 12 часов ночи в домино играли. Домино ― мужская игра, мы играли очень мало, а они без конца играли. Кто постарше сыновья ― тоже подходили. Иван Дмитриевич ― председатель горисполкома, отец ― секретарь райкома, никаких рангов, чинов, они приходили, обедали, собирались, у них было домино.

Зимой у нас была игра в лото. В лото играли поквартирно, собирались в квартирах. Сегодня у Матвеевых, завтра у Давковых, потом у Агаповых ― у кого в домах комнаты были большие. Стол раздвигали, приходили с мешком, играли. Все знали, какая цифра что значит, раскладывали карты. На кон денежку какуе-то клали, копейки, пять копеек… Эти игры были очень заразные, в лото играли бесконечно! Мы были организаторы. Даже была у нас директор школы (они жили наверху в маленькой комнатке, у неё сестра жила у станции Коломна, где магазин «Карягин», угловой дом), мы тогда к ней приходили, звали её, чтобы она приходила к нам играть в лото. Это было нечто!

Помещение-то ограничено. Сколько набиралось человек?

Битком в 20 метров, стол длинный. Около 10–15 человек собирались.

Кто-то оставался зрителем?

Нет, все играли. Кому-то хватило карточек, кому-то не хватило, кто-то уходил…

Это тоже в 1950-е?

Это конец 1940-х ― начало 1950-х. Когда мы стали побольше, уже старшеклассниками, не играли. 6–7 класс, 1951–1953 годы. Игра в лото очень распространённая была.

Телевизоров же тогда не было. У моей подружки напротив тётя была замужем за Иваном Ильичом Красновым, был такой директор Дворца завода имени Куйбышева. Они жили в красном доме, где сейчас поликлиника, тётя Маруся. Они были обеспеченные — у них был первый телевизор, с маленькой линзой. Мы с подружкой Инной ходили к тёте Марусе, она: «Девчонки, сегодня у Ивана Дмитриевича мероприятие, сегодня приходите». И вот мы ходили туда смотреть телевизор. Это, может, 1954–1955 годы, когда телевизоры только начали появляться. Тогда были такие развлечения: домино, лото и песни.

После работы люди могли собраться и в выходные? Выходным тогда только воскресенье было?

Да. И мы школьники, как освобождённые. Интересный момент, что в 26-й школе мы учились близко, это называлась Конная площадь, Уманская от Красногвардейской вся, до Октябрьской, была Конная площадь.

Где сейчас сквер?

Где сейчас бульвар, где ремонт идёт улицы Уманской, она вся развороченная, от улицы Савельича до Октябрьской — это была практически вся Конная площадь. Здесь не было домов, пятиэтажек не было, не было заводоуправления двухэтажного. Был только Текстильмаш и стояли два высоких дома четырёхэтажных с выходом на Пионерский бульвар.

Сталинки?

Они не сталинские. Эти дома построены заводом в 1930-е годы, два больших дома, они выходят на Пионерский бульвар и частично на Уманскую. Это всё был пустырь, дома шли только вдоль Пионерской, где наши огороды подходили сюда, сейчас тоже построен большой дом. Это была Конная площадь.

Вы её так называли?

Потому что родители называли Конная площадь. Мы через Конную площадь шли как раз в школу. Это был пустынный подъём, пыльный всегда, только домики стояли вдоль бульвара маленькие.

Там ничего не происходило, просто пустырь?

Абсолютно. На углу Красногвардейской и Уманской полутораэтажный домик (там сейчас какой-то кабинет, кто-то купил второй этаж, открыли какой-то центр медицинский), там первый этаж был «Уголок», это был наш магазин, мы называли его «Уголок». Всё время бегали за хлебом, стояли: когда привозили, мы бежали, занимали очередь, там окошко было, выходило на бульвар, там продавали хлеб.

Это народное название «Уголок»?

Да. Он был построен ещё до революции, в революцию… Я смотрела кое-какие фотографии — вроде тогда тоже здесь было какое-то торговое предприятие, надо посмотреть повнимательнее, узнать, может, лавка была. Мы его звали «Уголок», потому что он выходил на угол Красногвардейской и Кузнецкой. Конная площадь, а улица Кузнецкая. Хорошая улица, на той стороне были кузни. Почему Конная ― потому что здесь продавали лошадей.

Но это XIX век, начало века.

Да, конец XIX, рубеж XX века. На той стороне были кузницы, там подковывали лошадей, ещё что-то делали. У меня есть снимок, на котором привязи для лошадей стоят. В наше время уже не было, конечно, конной торговли, но родители помнили: Конная площадь, продавали лошадей, сено привозили, она была шумная.

Когда нас в 10-ю школу перевели, около трамвайного депо, тогда трамвай был уже запущен, но мы не знали, что такое трамвай, мы только пешком ходили. А вот муж жил на Москворецкой, и они все собирались, шли с Гончарной, Посадской — это был район, приписанный к 10-й школе, — они всей ватагой шли в школу, делали большие переходы.

 

«Этот вид из окна ― достаточно, чтобы жить полной жизнью»

Припомните что-то в связи с нашим домом?

От улицы Яна Грунта квартал был необычайно оживлённый, людный, общественно значимый для города. На противоположной от вас стороне была редакция «Коломенской правды», дальше была «Политкнига», типография, парикмахерская и аптека. Это всё выходило на улицу. Аптека тоже была центром жизни, мы за гематогеном бегали туда, рыбий жир и гематоген — нас, детей войны, ими питали, чтобы мы не умерли. Была парикмахерская, куда ходили только те, кто делал шестимесячную завивку, там были мужской и женский залы. Потом магазин канцелярских товаров и книг. Типография и редакция. На противоположной стороне, от Яна Грунта нынешнего — «Политкнига», дальше фотография, часовая мастерская, книжный магазин, комиссионный магазин (он менялся: то комиссионный, то готового платья, у меня мама в нём работала), дальше спортивный магазин «Динамо». За спортивным магазином «Динамо» была подворотня, которая как раз шла в ваш двор. Подворотню заложили уже в 1990-е годы, по-моему, там магазин «Игрушки» сейчас. Ходить тогда к вам было очень удобно, потому что была подворотня. На углу магазин тоже менялся: то готового платья, то ещё какой-то, потом уже был «Три поросёнка» — «Огонёк». Наверху были жилые квартиры. Здесь жили и Сёма Пасман, и Юра Шилов, наш редактор, и девчонки, с которыми в школе мы вместе учились. Это была очень оживлённая коридорная система, но это лучше расскажет Шилов, потому что я здесь практически не была.

Вы заходили сюда?

Я знала здесь людей, но никогда ни к кому не заходила. Даже к Семёну Пасману, насколько мы с ним дружны были (потом он переехал). Даже к Шилову не заходила, мы работали вместе, потом он переехал. О жилом помещении лучше расскажет Шилов, если он захочет. Сейчас он не совсем здоров, плохо видит, инвалид по зрению. У нашей уборщицы здесь жила племянница, когда она приходила на открытие (я тоже приходила на открытие) этой коммуналки ― она учительница, ― она, конечно, была очень недовольна. Она говорит, что очень огорчена, что совершенно всё не так: не такой микроклимат, не так всё было, как показано. Но это её мнение было, она даже с этой презентации ушла.

Это когда было?

Когда открывалась Арткоммуналка. Я тоже была на открытии. Пионерский сюжет мне не понравился, но это моё личное субъективное мнение. А она здесь жила, она учительница, грамотный очень человек, она говорит: «Не выдерживаю, отсюда ухожу, это всё не так, чуждо, не тот настрой, не тот микроклимат, не такая подача». Это они могут рассказать.

Про неё вы знаете, про эту женщину?

Я через Шилова могу спросить. Она по возрасту была не старая. У нас уборщица работала ― она её племянница.

Про Семёна Пасмана воспоминания какие у вас?

Это особая личность! Я про квартиру не знаю. Но поскольку город был небольшой, такие примечательные личности были всегда очень заметны. Илья Семёнович, отец, работал в Госбанке. Жена его не работала. Она была высокая, видная, он был сгорбленный, уже старенький. Она всегда в панамке была, очень аккуратненькая. Они всё время ходили на улицу гулять, все говорили: «Пасманы идут».

Семён был человек разносторонний. Нельзя о нём сказать одной краской, был многокрасочный. Он был очень начитанный, очень эрудированный! Когда он окончил школу, поступил в университет, учился не на журфаке, а на филфаке. Потом начались знаменитые гонения на евреев, начали их ограничивать в чём-то, он ушёл из университета. Он даже женился на дочке одного писателя, но брак распался в связи с разными верованиями. После этого он не растерялся, в Москве он много походил, в «Коломенской правде» какое-то время работал, но это ещё до меня. Потом он на ЗТС перешёл, там он начал дизайнерской работой заниматься, у него проявился талант к рисованию, графике, дизайну. Он стал очень видным дизайнером на заводе тяжёлового станкостроения. Продукция завода тяжёлого станкостроения шла во все страны мира ― в Индию, в США, по Европе. Он разрабатывал эскизы торговых знаков для продукции ЗТС. Он в этом деле преуспел, стал видным, на всевозможные симпозиумы ездил, т.е. нашёл себя, стал там работать. Он всегда с редакцией был связан, поскольку любил журналистку, умел писать, владел пером, рассказчик был необыкновенный, эрудит необыкновенный. Он приходил ― и шоу вокруг него всегда было: новости приносил, рассказывал. Когда я работала в администрации, он меня часто посещал, ему нужно было какие-то моменты решить земельные и прочие… У меня даже заметки остались интересные Сёмины. Не знаю, выходили ли его окна на колокольню.

Да, на площадь.

Он как раз описал. Он переехал, ЗТС-овский дом построили, где, уже когда на завод идёшь, трамвайная остановка ЗТС, там построен высокий дом 9-этажный ― он там получил квартиру от завода, туда переехал отсюда. Они там с женой и детьми долго жили.

Мне он принёс заметку про вид из окна на эту колокольню, на эту площадь. Она была такая щемящая, тоскливая… Там, в квартире, все удобства ― горячая вода, душ и ванная, газ, а здесь таких удобств не было, но не сравнить… Этот вид из окна ― я смотрю, он говорит, и этого достаточно, чтобы жить полной жизнью.

Он тосковал после переезда по этому месту?

Да. У меня есть его заметка, что ни с чем не сравним вид из этого окна.

Заметка для газеты?

Он мне принёс, она была частично опубликована, в усечённом виде, но была напечатана в «Коломенской правде». Я её храню как образец того, как можно в короткой форме передать свои чувства, мысли, своё настроение, память о том месте, где ты жил.

В чём отличительная особенность этой коломенской семьи Пасманов?

Во-первых, это семья еврейская, во-вторых, образованная семья. Семён первым почти в городе имел машину, значит, они были обеспеченные.

Была голубая «Волга», стояла во дворе?

Да-да-да. Но он не любитель, мне кажется, ездить на машине, но ездил. Были образованные, обеспеченные, с каким-то прошлым, и работа была в банке… Интеллигентная семья была. Город всё-таки был купеческий и пролетарский: в основном, рабочие и купцы, старый город купеческий, а сторона, где заводы, пролетарский. Потом уже стал наполняться инженерами, когда специалисты приезжали с начала 1950-х годов, когда заводы расширялись (было очень много! мои братья все кончили Бауманский и прочие институты). Приток был этих людей, и поэтому город стал меняться по своему составу, интеллекту, потому что конструкторские и инженерные кадры привезли с собой потребность в культуре, чтобы город развивался. Тогда музыкальное училище было открыто, дворцы стали работать с необыкновенными творческими коллективами, было много библиотек с большим библиотечным фондом. Были туристические походы на байдарках ― они привезли с собой увлечение байдарками, лодками, походами, очень много по стране ходили, не только по Подмосковью.

Приезжали выпускники вузов, а вузы тогда были солидные ― МИИТ, Бауманский, энергетический, ленинградский для КБМ, брянский, потому что в Брянске тоже был тепловозостроительный завода. Много людей приехали тогда, выпускники осели в городе, составили ядро, прослойку города интеллигентную. А здесь был город купеческий, церковный такой. Может быть, у Семёна семья такая была, я со своей колокольни говорю, может, моя точка зрения, с ней кто-то не согласится, мне кажется, они были из старой интеллигентной коломенской семьи.

Веточка тянется до революции?

Может быть, да. Не могу сказать родословную.

Но он был адвокатом…

Да. Он в банк ходил за денежками, я извиняюсь, что тогда сказала, правильно, он был адвокатом. Это тогда была такая редкая специальность, высокопоставленная.

Где он работал?

Не могу сказать.

Как-то он был связан с Коломзаводом, говорят.

Я не могу сказать. Время тогда такое было, что мало расспрашивали. Родители были из того времени, 1920–1930-е годы, были какие-то ограничения, страх сидел, может быть. Особенно не было рассказов о своих корнях. И мы тоже не расспрашивали. Было табу. В нашей походной группе (мы несколько лет ходили в походы, у нас группа сформировалась) был Женя Томашёв, у него отец был репрессирован. Коля Петропавлов (мы с ним друзья до сих пор, поддерживаем связи, походники) ― у него отец тоже был… Андрей Павлович не побоялся взять ребят этих в нашу группу. Они всё время с нами ходили, начиная с 1952 года, когда уже у Коли был отец расстрелян, у Жени отец сидел (работал у нас в редакции секретарём). Но он знал, а мы не знали! Потом уже узнали. У Коли отца нет, у Жени отца нет ― у многих тогда отцов не было, кто-то во время войны погиб. Мы никогда не спрашивали.

 

«В памяти остались калеки на колёсиках»

У нас в классе училась Ира Маслова. Маслов – Герой Советского Союза, который повторил подвиг Гастелло (или до Гастелло), ему открыли потом памятник в Андреевском. Ира у меня перед глазами сидит: у неё большие-большие глаза, она всё время грустная. У нас безотцовщина была всё время в порядке вещей. Мы не знали, что у Иры отец погиб, совершил подвиг, мы никогда не спрашивали об отце. Потом, когда он стал Героем Советского Союза… Она в Минск уехала, стала парашютисткой, и мы с ней не встречались. О войне тогда вообще не было разговоров ― рассказов о войне, о победах. Мы только слушали по чёрному радио, где, что, как ― какие-то события знали, но чтобы знать, что отец погиб, подвиг совершил ― у нас этого не было. Отцы, кто приезжал, о войне не рассказывали.

В памяти остались калеки на колёсиках, их было очень много перед кинотеатром «Зимний», до рынка, они были на самодельных колёсиках, безрукие, безногие. Просили подать… Это осталось в памяти. Потом они исчезли, по указу Сталина собрали этих инвалидов, увезли на Валаам. Потом на Валаам ездили, мы видели этих людей, это было очень печально… Потом, в 1960-е годы, когда Брежнев пришёл, начали войну вспоминать.

Как встретили Победу?

Я очень плохо помню. Я помню, что мы бежали сюда, в этот сквер, здесь было какое-то действие, флажки какие-то, что-то такое было красочное, музыка играла… А так я плохо помню, мне было 5–6 лет. У меня осталось в памяти только, что я прибежала в сквер, было действие какое-то.

Атмосфера и настроения быстро стали меняться, когда закончилась война, наступило мирное время?

Для детей ― я бы не сказала, что поменялось, что мы почувствовали. Наш двор и Дом пионеров… Дом пионеров ― это был вообще центр нашей жизни в Старом городе. Это была просто детская отдушина! Руководители Дома пионеров сами пришли с войны, их мирное существование, желание жить в мире, то, что они боролись за мир, и вдруг он наступил ― они хотели нам, детям, передать своё желание жить. Мы пришли в 1947 году, там был Андрей Павлович, Бодрягин (художник, учитель, у которого занимался Народный художник России М. Г. Абакумов ― ред.) пришёл, тоже участник войны, Андрей Иванович руководил модельным кружком. Женщины руководили танцевальным кружком, вели фильмотеку, юннатский кружок… Они окружили нас любовью, желанием жизнь почувствовать. Мы все эти годы жили Домом пионеров!

В школе были один-два-три учителя, которые действительно дали мне что-то. Некоторые помнят учителей, но моему классу не достались эти учителя сильные. Анна Фёдоровна Крюкова, Евдокия Ивановна Чекалина и Валентина Ивановна Елецкая (Клементьева) ― учителя, которых я знаю, которые мне что-то дали. Говорят: комсомол, пионерия, нас всех что-то заставляли… ― ничего не было! Пионерские построения в школе были, но так, какое-то… А вся жизнь пионерская была в Доме пионеров. И пионерские песни, которые мы пели, которые, может, нас воспитывали. Там же был стадион, дворовые команды по футболу собирались в Доме пионеров на общегородские соревнования. Стадион был, где артучилище, за пастилой.

 

«В 1970-е город был весь на лыжах!»

Тут парк в основном. Он таким и был в то время?

Всё печально. Был огромнейший стадион «Старт», это тоже был центр нашей жизни. Все праздники, летние праздники, они были нечасто, проходили на этом стадионе. Был огромннейший стадион, без трибун ― там сидели на лавках, в три яруса построенных на одной стороне, сидели в основном на траве на другой стороне. Там было лучшее в городе футбольное поле, по своему составу травяному. Муж рассказывал, что приезжала после войны команда ЦДКА (это нынешний ЦСКА). У меня брат болел за ЦДКА, поэтому я тоже болела за ЦДКА. И до сих пор болею за ЦСКА, поскольку это ещё оттуда идёт. Эта команда была самая сильная тогда, в ней были Всеволод Бобров, Алексей Гринин, Виктор Чистохвалов, Федотов, Никоноров. До сих пор помню эти фамилии! Это были выдающиеся футболисты того времени, тем более, что Гринин был из Озёр, Чистохвалов был из Коломны родом ― вроде бы какая-то связь была. Они приехали сюда играть, ЦДКА ― союзная команда, чемпион, лучшая ― со сборной города. Сыграли 8:0 или 8:1. Но они не на том стадионе, он был, но не такой. А этот стадион был очень авторитетный, популярный и хороший.

Зимой там заливался каток. Очень был хороший каток! Там теплушка была ― сейчас там всё снесено, ничего не узнаешь. От мещаниновской усадьбы где осталось здание, мезонин, ― там был липовый участочек, липы остались (сейчас всё снесено, срублено, поставлены дома), в этих липах тоже заливался каток. Девчонкам на стадионе было опасно кататься: ребята связывались друг за другом, цепочки образовывали, длинные-длинные. Они крутились по стадиону, а потом кто в конце ― отскакивали. Было опасно, они нас, девчонок, могли сшибить. Поэтому там и учились кататься на коньках, в липах. Это был центр жизни зимой. Лето ― сидячая игра, а так мы все собирались на каток, коньки у кого «снегурки» (привинченые палочками и верёвочками к валенкам), у меня были «гаги». Мы шли на каток с теплушками, мы там катались на коньках, не ходили на тот стадион, всё здесь. Это было шумно, многолюдно, обилие людей на катке! Ребятня была там вся. На лыжах в меньшей степени, лыжи потом пришли к нам, когда стали кататься в 1960–1970-е годы, когда уже в Конев Бор все ездили, когда невозможно было сесть в электричку.

У меня уже сын родился в 1965-м, когда пришли молодые студенты, выпускники вузов, они привнесли новое, изменили атмосферу города. Было массовое увлечение коньками в 1940–1950-е годы, заливались катки. Потом началось увлечение лыжами. Конев Бор, дальше туда едешь в деревню Подлужье, сейчас там дачи, там были большие горки, они разновысокие, там можно было заниматься горными лыжами. С электрички выходили в Конев Бор, выстраивались, вставали на лыжи и километра 2–3 шли, уже была проложена лыжня, потому что масса была людей. Сейчас представить, что выходят в Коневом Бору ― и платформа вся, все с лыжами. Это было необыкновенно! Вся электричка была набита, в тамбурах все стояли с лыжами. Садились в Голутвине, в Коломне и ехали до Конева Бора, в Хорошово как-то меньше. Мы с сыном брали санки, тащили его за собой на санках. Потом ребята подросли, стали туда тоже ездить. Лыжи были в 1960–1970-е, в 1980-е стали меньше, мне кажется. В 1970-е город был весь на лыжах! По Оке ещё ходили, Ока же замерзала, там тоже своя была песня.

 

«Мы боялись монастырских, у них был свой клан»

Про Коломенский кремль того времени расскажите. Вы детьми ходили в ту сторону?

На Москву-реку мы ходили ― здесь же был проход, не было заложено. Шла улица Мешкова, этот проезд назывался, Красногвардейская наша заканчивалась и продолжалась от кремля до Блюдечка улица Мешкова, почему-то называлась. Стена не была заложена, был проход. Мы спокойно проходили к кремлю, он оставался справа, слева. Мы никакого внимания не обращали на кремль. Храмы все были закрыты, там были хранилища овощей, бензина с бочками. Около Пятницких ворот в церкви была мастерская, инвалиды шили блокнотики для детей, канцелярские принадлежности ― мы ещё ходили туда обрезки бумажные воровать. В церкви Николы позднее образовалась секция борцов. Успенский собор был закрытый. В монастыре все жили.

Мы очень боялись монастырских. Идёт Кремлёвская улица ― там кельи, там был улей, как дом Свешникова, так же здесь: в каждой келья жила семья в несколько человек. Монастырские кельи были разные. С той стороны, где проезд Филарета, тоже семьи жили, было много ребятни, татарских семей, они приезжали… у нас не было разделения, но татарские семьи были очень большие. Они жили в колокольне, везде. Мы боялись монастырских, у них был свой клан, они были хулиганистые ― не бандиты, но хулиганы, мы сторонились их всегда, проходили мимо.

Кремль заселённый, Брусенский монастырь ― там вдоль стены столько было деревянных домов настроено, невозможно просто! Когда их сносили в 1970-е годы, чтобы стену восстанавливать к 800-летию Коломны, многие не хотели уезжать. Потому что там садик был маленький, огородик ― как же без грядок! Великое переселение было. В эти населённые пчелиные ульи мы не ходили: храмы все были закрыты, заняты под хозяйственные нужды, в монастырях жили большими семьями, нас они тоже особо не интересовали, т.е. кремль был заброшенный. Ничего не осталось в памяти.

Про здание, где «Калачная» размещается, расскажите.

Ну как же! Это был магазин по продаже керосина. Для меня это праздник! Для обоняния. Керосин! Я так любила этот запах! Тогда же не было газа, газ провели в Коломну в начале 1950-х, а так у всех были керосинки, керогазы, примусы. У всех в домах были, чтобы заправить керосином, канистры разной ёмкости: два литра, сколько туда войдёт. Мы с братом всегда спорили, кто пойдёт за керосином! «Я пойду!» ― «Да ладно, ты мало принесёшь! Я пойду!» А мне хотелось прийти, вдыхать запах керосина!..

Там большой торговый зал, стояла лавка, продавал керосин солидный мужчина высокого роста, очень плотный, в резиновом большом фартуке, мне запомнился этот фартук. Приходишь, там стоят жбаны, говоришь, сколько, он тебе наливает. Стоишь подольше, чтобы понюхать!.. И идёшь обратно. Люди гуськом шли в керосиновую лавку. Она там очень долго была! Я её помню с конца 1940-х годов, когда я училась в 6–7 классе, я уже ходила туда за керосином, но она, наверное, была ещё раньше, потому что топили дровами, а потом примусы, керогазы, керосинки появились.

Она располагалась там, где сейчас Музей–Навигатор?

Всё это здание.

Вход был с какой стороны?

С центральной.

Где вход в «Калачную» сейчас?

Да. Внутри. Сейчас-то там всё переделано…

Внутри Музея-Навигатора запах остался, а внутри «Калачной» уже ничто не напоминает.

Она была впритык, сейчас там ворота и церковная лавка. Я не помню церковную. Но это всё было, это был большой зал, не комнатушечка, настоящий торговый зал, там стояли бочки с керосином. Приходишь ― он наливает спокойно, кончается одна бочка, начинается другая. Потом там магазин «Электротовары» стал. Мне кажется, в 1960-е ещё был магазин керосина. Был частный сектор, там не у всех в домах был газ, керосин требовался, была ещё нужда: улица Гончарная… там попозже газифицировали частные дома.

Некоторые помнят, что вдоль стены, где Грановитая башня, ещё была керосиновая лавка. Кто там жил, может быть, Володя Тимофеев скажет, там тоже, по-моему, керосин продавили.

Напротив был ещё лимонадный заводик.

Это был завод «Пиво–воды». Он тоже был известен в городе, потому что был квас. Они тогда готовили квас. Когда начинался сезон весенне-летний, уже бочки с квасом приносили, квасом торговали. Не привозной, а свой квас, он был очень вкусный, сладкий, нежный. Его пили и на окрошку покупали. Может, ещё что-то они выпускали, я не помню.

Это с каких годов?

В 1960-е, 1970-е квас был. Барда (гуща, остающаяся после перегонки сусла при производстве хлебных спиртных напитков, идёт на корм скоту ― ред.) оставалась. Муж рассказывал, жила там женщина, когда барда оставалась, она приносила барду, свиней кормили, это было пойло для свиней.

Мы приходили со жбанами. Не к заводу ― у них были точки, торговые места, они продавали по городу, бочки квасные привозили, как из-под молока ― как в фильме «Кавказская пленница», когда они стоят за квасом. Это было всё в порядке вещей, бочки были стандартные, типовые бочки в разных местах города. Я бы не сказала, что были очереди, спокойно можно было купить, но это был очень вкусный квас.

Ещё они что-то делали, какое-то ситро, я не знаю. Здесь долго очень стоял автомат для продажи газировки, напротив вас как раз, перед сквером. Не знаю, откуда привозили газировку. Самое главное, что там стояли стаканы ― и никто их не менял. Представляете? Не было эпидемий, зараз! Нажимаешь на этот стакан, автомат водичкой обмывает его, и ты наливаешь газировку. В голове не было, что будет зараза, и у тех, кто ставил автоматы, тоже. Может, ставили новые стаканы, если неожиданно кто-то мог увести их… Но ты приходишь ― нажимаешь, кто-то другой приходит ― нажимает, одним стаканом пользовались. Это здесь часто было.

Муж рассказывал из послевоенного времени мальчишеского. Привозили мороженое: лоток, лёд в каком-то отделении стоял, мороженое хранилось, чтобы не растаяло. 3 копейки и 20 копеек похожи по размеру, только 20 копеек была блестящая, а 3 копейки жёлтая. Ребята ртутью натирали трёхкопеечную жёлтую монету (градусники разбивали, даже не думали, что ртуть!), чтобы была «серебряная», и когда темнота наступала, они клали три копейки за мороженое вместо 20-ти. Продавщица не видела, потом только обнаружили.

На углу здесь, где сквер кончался, очень долго был чистильщик сапог. Мы не подходили к нему. Это был, конечно, армянин, такой солидный с усами, типичный армянин, плотненький, толстенький, кругленький. У него будочка такая стояла, там шнурки, всё было навешано-обвешано! Мужики чистили ботинки. Он работал очень долго. Мне кажется, что уже в 1970-е годы ушёл. Видимо, был, как сейчас говорят, индивидуальный предприниматель, какой-то налог платил. Был такой момент той Коломны. Я в других местах этого не видела.

К нему более респектабельные ходили?

Не знаю. Проходили ― вроде никого, кто-то приходил, мужики ставили свои ботинки, он их там чистил, кому надо было. Надо было чистую красивую обувь иметь, если идёшь куда-то. Раз он работал много лет, , значит, это приносило ему что-то.

С утра до вечера?

Световой день.

 

«Это была уникальная клумба!»

Про цветочные часы вы что помните?

Это тоже коломенская легенда. Они очень долго здесь были. Вообще сквер здесь был другой. Он был весь в кустах, пели соловьи. Кущи были, но он не был заросший, дорожки были, лавочки стояли, аллея с деревьями. Он был большой, широкий. Палатки построили ― они его укоротили. Кущи я помню, там всегда соловьи пели.

Здесь цветочная была клумба. На Комсомольской была теплица, где сейчас дома построили, коттеджи красные, было тепличное хозяйство (потом теплицы перешли в Парк Мира). Рассаду цветов здесь сажали, чтобы город цветами украшать, выращивали в теплицах на Комсомольской. В 1990-е ликвидировали это тепличное хозяйство. Отсюда на тележках возить близко, на ящиках написано, какие цветы. Цветы были посажены по дате. Они меняли число, когда посажены цветы. Это была уникальная клумба! Люди привыкли, считали, что это коломенский знак, клумба с цветами. Это было очень долго. После войны начали, сколько себя помню, она была постоянно. В 1990-е ликвидировали всё это.

Здесь гуляли с какой целью?

Здесь не было гуляний. Здесь свидания назначали. Сквер шире был, Ленин был внутри, здесь стояли входные красивые ворота арочные. Киоск продавал газеты. Потом появился ещё киоск, ситро какое-то… Стояли стенды с газетами, т.е. вывешивали свежие газеты: «Известия», «Правда» и т.д. Диваны были ― мы называли садовые диваны, а не скамейки. Женщины сновали в Гастроном, это был знаменитый магазин, известный, все ходили, здесь два магазина ― «Поросята» и «Огонёк», продовольственный и готовое платье… Было очень шумное место, востребованное общественностью. Здесь всё время народ крутился, женщины с сумками…

Мужчины покупали газеты или приходили к витринам, когда свежие вывешивали, садились, и у них беседы были. Как в кино показывают, некоторые приносили с собой шахматы, играли в шахматы. Это было распространено. Уже знали, когда привозят свежие газеты, очередь стояла в киоск за свежими газетами. Кто-то брал с собой под мышку и уносил домой, а кто-то рассаживался на эти диваны, сидели разговоры разговаривали.

Вечером молодёжь назначала свидания. Потому что тот сквер был более пустынный, проходной к рынку. Этот считался сквером микрорайона. Через тот бежали на рынок, он был менее востребован с точки зрения отдыха, особенно-то и диванов не было. Потом уже стали появляться цветы, пионы сажали, а поначалу этот сквер был для временного отдыха, вечером здесь собиралась молодёжь.

 

«Было бедное детство, но в этой бедности мы не знали соблазнов»

На реку Коломенку тоже ходили купаться?

Позже. Здесь не было запруды, она была ручейком. У неё главное устье было под Блюдечком. Когда запрудили её, пустили Коломенку, мы переходили в устье Москвы-реки, нам было по колено.

Когда запруду сделали?

Не знаю… На Коломенку в 1970-е годы стали ходить. Я не точно сказала: в конце 1960-х, в 1970-е там уже был пляжик. Значит, запруда была, не такая, как сейчас, была меньше, но уже была. Мы из редакции ходили купаться в обед на Коломенку. Пляж был небольшой ― как сейчас: зелёный с песочком, отдохнуть, полежать. Мы ходили в конце 1960-х, в 1970-х.

Какие впечатления сохранились от района у станции Коломна?

Не сказала бы, что туда ходили. Там было много хозяйственных построек вдоль дороги. По центру высокого дома не было, где сейчас живут, там был дореволюционный (когда станцию построили, был жилой район) красивый двухэтажный дом, в липах, такой липовый островок, там даже детский сад был железнодорожников, такой зелёный островок. Когда мы шли на станцию Коломна, просто мимо шли, здесь кипела своя жизнь. Только туда-обратно, приезжали-уезжали поезда. Когда я поступила учиться, ещё не было электричек, ходили поезда. Мы там садились. Потом уже электричку пустили.

Конечно, мы бегали ― без билетов ездили. Меня даже ссадили в районе Москворецкой, не пожалели, когда я была студенткой. Когда школьницей, мы не ездили, мы только с Андреем Павловичем Радищевым ездили, на третьей полке ночевали, спали, когда ездили на Кавказ. Как мы оттуда не упали, как Андрей Павлович не волновался за нас! Детство такое было. Пешком много ходили.

У нас было хорошее детство. Было бедное детство, но в этой бедности мы не знали соблазнов больших, мы терпели то, что есть. Есть мороженце ― для нас это было лакомство. Было кино ― значит, кино. Были ограниченные желания, и в этих желаниях мы себя вполне комфортно чувствовали. Мы в походы ходили! Мы по всему Подмосковью прошли пешком! На перекладных, на поездах… Были у нас литературные маршруты. Начиная с 4 класса я начала ходить в походы с Радищевым. Мы считали, что мир открыт для нас, и он естественный! Мы безо всяких опасностей ездили в Грузию, мы прошли всю Военно-Грузинскую дорогу пешком, начиная от Орджоникидзе, нынешнего Владикавказа, до Тбилиси! А в другой год прошли Военно-Осетинскую дорогу пешком. Мы не боялись. Где-то останавливались в посёлках, селениях, под Казбеком ночевали. Мальчишки нас охраняли! После войны период был, прошёл фильм про бандитизм после смерти Сталина (1953 год был такой тяжёлый, много было хулиганства, банд всяких, много было освобождений из тюрем людей) ― «Холодное лето 53-е», я очень люблю этот фильм. Был очень тревожный год 1953-й, 1954-й… А потом как-то стало спокойно. Ну как спокойно: «Девочки, не ходите туда». Конная милиция в 1953 году была в Коломне. Если группки ребят, муж говорит, шли из кино к реке из «Зимнего», их останавливали: «Вы куда, откуда?» ― «Мы из кино». ― «Какой фильм смотрели?.. На какой сеанс ходили?.. Идите». Конная милиция была, и очень быстро город был приведён в порядок.

Это какой период?

После смерти Сталина. Когда тюрьмы открыли, очень много освободили людей, они заполонили, так сказать. 1953-й, частично 1954-й попал. Город держали тогда, меры были приняты, чтобы не было эксцессов. Но это было очень быстро.

Когда смерть Сталина, висли на поездах, чтобы туда попасть из Коломны. Это тоже такое было. Но это не для нас, мы это не знаем, только по рассказам. «Как же теперьжить без Сталина?!» «О Сталине мудром, родном и великом прекрасные песни слагает народ», ― мы пели тоже песни о Сталине. Одна была такая красивая, мелодичная, забыла её слова, её хотелось просто петь, не слова, а саму мелодию. Я её не слышал нигде, мы с Андреем Павловичем её пели. Потом линейка была в школе, нам сказали, некоторые плакали, некоторые нет. Было тревожное состояние. Но оно быстро рассеялось. Я помню, два памятника ― Сталину и Ленину ― стояли при входе в поликлинику. Потом неожиданно Сталин исчез. Я зрительно помню, когда мы ходили, выступали там, пели.

Это произошло вскоре после его смерти?

После разоблачения культа личности. Такое в памяти осталось.